Сегодня англоязычные народы почти позабыли о битве при Белой Горе, однако на историю Центральной Европы она оказала огромное влияние. Она стала настоящим триумфом католицизма, и прежде всего императора Фердинанда II, наследовавшего трон годом раньше. Воспитанный иезуитами и находившийся под сильным их влиянием, Фердинанд был католиком до мозга костей, исполненным решимости навести в своей империи порядок в религиозных делах. Это не способствовало его популярности в Чехии, население которой еще со времен Яна Гуса яростно отстаивало свою протестантскую веру, и когда 23 мая 1618 года двое его представителей были выброшены из окна замка Градчаны в Праге — они упали с высоты добрых пятидесяти футов, но, к счастью, свалились прямо на кучу конского навоза, — он понял, что имеет дело с восстанием национального масштаба. На следующий год его официально низложили, и трон Чехии перешел к протестанту, пфальцграфу, курфюрсту Палатинскому, Фридриху V. Национальное восстание вылилось в Тридцатилетнюю войну, ставшую самым кровопролитным катаклизмом, пережитым Европой вплоть до XX века.

Католическая армия Фердинанда — в ее рядах сражался философ Рене Декарт — встретилась с протестантами Фридриха близ Белой Горы, в нескольких милях западнее Праги, 8 ноября 1620 года. Атака, предпринятая ранним утром, застала оборонявшихся врасплох; их ряды дрогнули, и они бежали. 15 000 солдат — более трети всей их армии — было убито или захвачено в плен. Среди беглецов оказался и сам Фридрих; за краткость своего правления он получил прозвище «зимнего короля»[258]. Ему и его королеве, Елизавете, дочери короля Англии Якова I, предстояло провести остаток жизни в изгнании. Что касается его королевства — Чехии, его передали католикам Габсбургам, в чьих руках оно оставалось в течение трехсот лет.

Папа Павел кое-как оправился от первого инсульта, однако второй, перенесенный им через несколько недель, доконал его. К моменту его смерти в конце января 1621 года он успел передать более полумиллиона флоринов императору Максимилиану I, главе Католической лиги, курфюрсту Баварскому. Новый папа, Григорий XV (1621-1623), с помощью своего племянника, кардинала Лудовико Лудовизи, довел эту цифру почти до двух миллионов. Эти громадные субсидии позволили католикам закрепить успех, достигнутый у Белой Горы, и оттеснить протестантов на всех фронтах настолько, что благодарный Максимилиан презентовал папе всю Палатинскую библиотеку из недавно захваченного Гейдельберга — пятьдесят телег бесценных томов, дабы она пополнила библиотеку Ватикана.

Понтификат Григория продолжался немногим более двух лет. В годы правления его преемника, Урбана VIII (1623-1644), победы католиков следовали одна за другой, но поток субсидий вскоре иссяк. Нельзя сказать, что Маттео Барберини, потомок богатой купеческой фамилии, давно утвердившейся во Флоренции, был не слишком предан делу католицизма; скорее, причина состояла в том, что у католиков появился новый противник на политической сцене в лице короля Густава II Адольфа (более известного нам просто как Густав Адольф), короля Швеции. Какие конкретно причины побудили Густава вступить в войну, остается неясным. Предположительно, его обеспокоило усиление могущества Священной Римской империи; быть может, он лелеял честолюбивые замыслы расширить свое экономическое и торговое влияние на Балтике. Как бы там ни было, в 1630 году он вторгся в империю — и маятник немедленно качнулся в другую сторону. Густав Адольф гнал силы католиков без остановки до тех пор, пока протестанты не отвоевали значительную часть территорий, утраченных ими с 1618 года.

Добиться таких успехов королю, подобно католикам в прежнее десятилетие, не удалось бы без мощной финансовой поддержки, и поступила она из такого источника, что нам остается лишь удивляться. Деньги дал кардинал Ришелье, с 1624 года ставший первым министром Людовика XIII, короля Франции. С некоторого времени Ришелье был обеспокоен усилением власти Габсбургов, владевших рядом территорий близ восточных границ Франции, в том числе Испанскими Нидерландами, и чтобы прекратить его, он, не усомнившись, поддержал дело протестантов, несмотря на то что сам был членом Священной коллегии. Итак, в обмен на обещание шведов держать в Германии военные силы для противостояния Габсбургам (дополнительное условие гласило, что Швеция не станет заключать мир с императором, не получив одобрения Франции) он с удовольствием платил королю Густаву субсидию — миллион ливров в год.

Все сложилось бы удачно для Ришелье, если бы Густав не погиб в битве при Лютцене в ноябре 1632 года. Шведы, лишившиеся предводителя, продержались еще два года. Но 6 сентября 1634 года армия под командованием сына императора эрцгерцога Фердинанда (будущего Фердинанда III) разбила противника при Нердлингене в долине Дуная, положив на поле брани 17 000 убитых и захватив 4000 пленных. После битвы при Нердлингене весь характер войны вновь изменился. Роль шведов значительно уменьшилась; Ришелье взял дело в свои руки, заключил союз со Швецией и объявил войну Испании в мае 1635 года. На сей раз в противостоянии с обеих сторон приняли участие католики. Война, начавшаяся исключительно по религиозным причинам, приобрела политический характер: теперь борьба шла не между католиками и протестантами, но между королевскими домами Габсбургов и Бурбонов.

Папа Урбан сделал все, чтобы предотвратить такой поворот событий. Он видел свою задачу в том, чтобы примирить силы католицизма — правительства Франции, Испании и империи, — чтобы создать единый фронт для борьбы с протестантизмом. С другой стороны, он, в свое время служивший папским нунцием во Франции, был франкофилом до мозга костей и с глубочайшим подозрением относился к тому, что Испания преследует в Италии собственные интересы. Как Урбан ни старался (а быть может, он и не прилагал достаточных усилий), ему так и не удалось скрыть свои истинные симпатии. Когда род Гонзага пресекся в Мантуе в 1624 году, он без промедлений предложил в качестве правителя француза. Несомненно, в глубине души понтифик горько сожалел о союзе между Францией и Швецией, но, несмотря на усиливавшееся давление со стороны испанского короля Филиппа IV, так ничего и не предпринял.

В действительности ситуация была безнадежной, и Урбан знал это. Неудивительно, что он обратил свое внимание главным образом на те две области, где мог показать себя: церковное управление и искусство. Он приложил немало сил для переработки католического требника и даже сочинил несколько новых гимнов. Он составил кодекс процедур, необходимых для причисления к лику блаженных и святых, и санкционировал создание нескольких новых религиозных орденов. Другой областью, которой он уделил особое внимание, стало миссионерство: он основал Колледж Урбана для подготовки миссионеров (некоторое их число отправил на Дальний Восток) и создал типографию для публикации текстов на разных языках. Что касается искусства, то наиболее известным его вкладом и своего рода символом нарочитого до вульгарности римского барокко стал гигантский бронзовый балдахин в соборе Святого Петра, освященном им в 1626 году. Изготовить балдахин он поручил Джанлоренцо Бернини, дабы осенить место захоронения Святого Петра и главный алтарь над ним. Деталью, весьма характерной для того времени и показательной в отношении самого Урбана, стали украшения четырех витых колонн в виде ползущих вверх по ним гигантских пчел (эмблема рода Барберини) — ведь со времен Ренессанса ни один папа не продвигал своих родичей и не обогащал свою фамилию столь бесстыдно. Он сделал кардиналами своего брата и двух племянников и даровал другому брату и его сыну громадные бенефиции; в целом Барберини присвоили 105 миллионов скудо, ранее принадлежавшие папству. В конце жизни, когда его стала мучить совесть, он обратился за советом к знатокам канонического права и теологам: не согрешил ли он, расходуя деньги подобным образом? У него еще оставалось время для покаяния, однако компенсировать траты он уже не успел.