8 февраля 1438 года делегация достигла Венеции, где императора приветствовал дож Франческо Фоскари, сопроводивший его от Большого канала с невероятным великолепием и церемониями до дворца маркиза Феррарского[183]. Здесь он провел следующие три недели, составляя письма всем европейским правителям, убеждая их прибыть на собор или хотя бы прислать своих представителей. Только в конце месяца он наконец проделал завершающую часть пути. По сравнению с встречей в Венеции его прибытие в Феррару ничем особенным не сопровождалось, тем более что шел проливной дождь. Папа Евгений оказал ему теплый прием, но и тут не обошлось без огорчений, когда императору сообщили, что его патриарх через несколько дней после своего прибытия должен будет, как от него ожидают, простереться перед понтификом и поцеловать его туфлю. В отношении последнего он вежливо указал, что об этом не может идти и речи, и здесь папе пришлось уступить. Если бы он не сделал этого, то сомнительно, состоялся ли бы собор в Ферраре вообще.

Собор начался не лучшим образом. Иоанн поставил условие, что должно пройти четыре месяца, прежде чем начнется официальное обсуждение вопросов вероучения. Одной из важнейших причин, по которой он присутствовал здесь, являлось стремление добиться помощи у других европейских правителей, и он совершенно не желал, чтобы какие-либо важные решения принимались до их прибытия. Нетерпение латинян все больше росло, папа, отвечавший за расселение и питание греческой делегации, все больше беспокоился по мере того, как таяли его финансовые резервы.

В августе началась эпидемия. Достаточно странно, но греки оказались не восприимчивы к болезни — император, во всяком случае, уехал из Феррары на основную часть времени, отдав дань своему увлечению охотой, однако высокая смертность наблюдалась среди латинских делегатов и в городе в целом. Тем временем латиняне все больше раздражались на гостей. Греки тоже начинали терять терпение. Они уже провели вне дома большую часть года и так ничего и не достигли. У многих из них осталось мало денег, а папские субсидии становились все менее регулярными.

Наконец, к этому времени стало ясно, что никто из европейских правителей не испытывает желания показываться здесь, так что не было больше смысла ждать их еще. Все вздохнули с облегчением, когда 8 октября началось обсуждение серьезных вопросов. Первые три месяца они занимались почти исключительно пунктом ofilioque — достаточно сложная проблема, сыгравшая немалую роль в расколе церквей четырьмя столетиями ранее[184], а теперь осложнившаяся еще и из-за лингвистических трудностей. Лишь немногие делегаты говорили на каком-то другом языке, кроме своего родного[185], а квалифицированные переводчики отсутствовали. Заседания завершились 13 декабря, без принятия какого-либо соглашения.

В этот момент папа сумел убедить делегатов перебраться во Флоренцию. Он ссылался на то, что в Ферраре по-прежнему продолжалась эпидемия, но истинные причины почти наверняка коренились в финансовых вопросах: собор заседал уже восемь месяцев, и конца его не предвиделось, и это наносило все более серьезный ущерб папской казне. Во Флоренции же, с другой стороны, как можно было надеяться, Медичи помогли бы преодолеть эти затруднения. Однако переезд во Флоренцию давал и другие преимущества. Когда в конце февраля 1439 года заседания собора возобновились, греки, усталые, озабоченные, истосковавшиеся по дому и, что весьма вероятно, изголодавшиеся, похоже, были готовы к компромиссу куда более, нежели в предыдущем году В конце марта они согласились с тем, что латинская формула, согласно которой Святой Дух исходит от Бога Отца и Бога Сына, означает то же самое, что и греческая формула, Святой Дух исходит от Отца через Сына. Вскоре после этого прорыва патриарх Иосиф наконец умер; как недоброжелательно заметил один наблюдатель, что ему еще оставалось делать после случившегося?

С урегулированием вопроса о filioque другие важные проблемы стали решаться достаточно быстро. Греки не одобряли католического учения о чистилище и употреблении опресноков при евхаристии. Они также сетовали по поводу латинской практики давать причастие хлебом и вином[186] мирянам и запрета жениться белому духовенству. Однако по поводу всего этого настоящей борьбы не последовало. Вопрос о папской супрематии мог бы в другое время вызвать трудности, но со времен Базельского собора он стал довольно деликатным предметом и о нем старались говорить как можно меньше. Во многом благодаря усилиям самого императора, который пустил в ход все свое красноречие, а равно и угрозы, чтобы добиться согласия своих подданных, по всем важнейшим пунктам соглашение было достигнуто, и в воскресенье 5 июля 1439 года Акт об унии, который являл собой немногим более чем декларацию позиции латинян, если не считать одной или двух уступок, разрешавших следовать греческому обычаю, подписали православные епископы и настоятели за исключением митрополита Эфесского, который выразил свое категорическое несогласие, однако Иоанн не позволил ему использовать свое право вето. Затем свои подписи поставили латиняне, а на следующий день об унии было принародно объявлено в кафедральном соборе Флоренции. Сначала его прочитал на латинском языке кардинал Чезарини, а затем на греческом митрополит Никейский Виссарион. Латинская версия начинается со слов «Laetentur coeli!» («Да возрадуются небеса!»); но небеса, как вскоре стало ясно, увидели мало причин для радости.

Папа Евгений одержал большую победу. По крайней мере на бумаге он вернул православную церковь в лоно церкви римской[187]. Делая это, он утверждал свою личную супрематию. Радикальные сторонники Базельского собора пребывали в неописуемой ярости. Сначала они приостановили полномочия Евгения, потом низложили его, а затем наконец, 5 ноября 1439 года, избрали антипапу — герцога Амадея VIII Савойского, который стал в этом смысле совершенно неожиданной фигурой. Амадей был глубоко верующим мирянином, основателем (и одним из членов) ордена рыцарей-отшельников на Женевском озере. Он принял папский сан с величайшей неохотой, взяв имя Феликса V (1439-1449); однако вскоре у него появились причины пожалеть о своем решении, поскольку никто не воспринимал его всерьез. Собор же добился только того, что выставил себя на посмешище. С этого момента делегаты начали постепенно разъезжаться, хотя еще время от времени заседали до 1449 года.

После девятилетнего отсутствия, в сентябре 1443 года, папа Евгений возвратился в Рим и взялся за преодоление последствий схизмы, в чем ему оказал неоценимую помощь его друг Эней Сильвий Пикколомини. Будущий папа Пий II, Пикколомини, хотя и был в то время еще мирянином, стал одним из ближайших советников антипапы Феликса; однако теперь он сменил позиции, и благодаря его дипломатическому искусству в 1447 году германские князья единодушно высказались в пользу Евгения — и как раз вовремя, поскольку через неделю или две он скончался. Его шестнадцатилетнее правление не было легким: более половины оного понтифик провел во флорентийском изгнании. Однако долгая борьба с Базельским собором завершилась победой; никогда более папской супрематии не бросали вызов внутри самой церкви.

Если, как считается, Мартин V был первым ренессансным папой, то Евгений стал вторым. Он не являл собой яркую ренессансную личность — лежа на смертном одре, папа выражал горькое разочарование из-за того, что когда-то отказался от отшельничества, но девять лет, проведенных вместе с Медичи во Флоренции, не прошли для него даром, и когда он возвратился в Рим (сопровождаемый по случайному совпадению Фра Анджелико[188]), то продолжил труды Мартина по обустройству города, где оставался четыре года. Чтобы Рим соответствовал тем образцам, которые представляли собой Милан, Генуя, Венеция и другие крупные города Северной Италии, потребовались бы поистине геркулесовы усилия. Евгений и старался вовсю, и когда секретарь курии Флавио Бьондо посвятил ему три книги о восстановлении города («Roma instaurata»), этот комплимент был заслуженным.