Биограф Льва Паоло Джовио уподобляет его правление золотому веку. Самый влиятельный банкир города Агостино Чиги воздвиг громадную триумфальную арку, близ которой прошла процессия, и начертал на ней слова: «Миновали времена Венеры и времена Марса. Теперь правит Минерва». Римляне с легкостью уловили намек на правление Александра VI и Юлия II; отсылка же к Минерве, богине мудрости, была как бы не совсем в струю. Да, Лев был высокообразованным и утонченным человеком, но мудрым его назвать было сложно. Несмотря на продажу индульгенций и создание новых должностей, он оставался должником флорентийских и римских банкиров, и папство увязало в долгах все глубже и глубже.

В политических делах Лев никак не мог избавиться от колебаний, и в этом отношении он был неисправим. Когда в 1515 году Франциск двинулся на Милан, папа присоединился к Священной лиге, чтобы противостоять ему, но в решающей битве при Мариньяно (где французская армия уничтожила эту лигу) папские войска не приняли участия, а затем понтифик поспешно уехал, чтобы встретить короля-победителя в Болонье. Результатом (которого он едва ли заслуживал) стал конкордат, согласно которому папство отказывалось от Пармы и Пьяченцы, но Медичи сохраняли и упрочивали за собой власть над Флоренцией.

Однако Флоренции им казалось уже недостаточно. В юности Лев получил немало выгод благодаря процветавшему в то время непотизму и теперь сделал все, что мог, дабы новое поколение унаследовало эту «традицию». Он назначил кардиналами двух своих кузенов и трех племянников, но для любимого своего племянника Лоренцо, сына его старшего — покойного — брата Пьеро, он уготовил нечто большее — герцогство Урбино. Нынешний герцог, Франческо делла Ровере, племянник Юлия II, в 1508 году восстал против папы, своего сюзерена; теперь, в 1516 году, Лев просто отлучил его от церкви, а посла, которого герцог отправил в Рим с нотой протеста, захватил и подверг пыткам. Разразившаяся затем война продолжалась два года и обошлась в 800 000 дукатов; к моменту ее завершения Лоренцо, ради которого папа и затеял свару, скончался. (Его дочери Екатерине, однако, суждено было получить куда большую награду, чем Урбино: она вышла замуж за Генриха, сына и наследника Франциска I. и стала королевой Франции.)

Летом 1517 года Рим потрясли события, вошедшие в самую скандальную и вместе с тем самую таинственную главу истории правления Льва. Папа неожиданно объявил — и уже само объявление это вызвало сильное замешательство, что раскрыл заговор, составленный несколькими кардиналами под руководством кардинала Альфонсо Петруччи (ходили слухи, что он был любовником папы) с целью убийства понтифика и что, по-видимому, они подкупили доктора, флорентийца по имени Верчелли, дабы тот отравил папу, обрабатывая ядом его фистулу. Во время допроса с применением пыток Верчелли (что неудивительно) признался; его тут же повесили, выпотрошили и четвертовали[223]. С Петруччи поступили так же; под пытками он упомянул других кардиналов. Его тоже приговорили к смерти. Поскольку христианину не подобало поднимать руку на духовное лицо высокого ранга, его удушил мавр с помощью шелкового малинового шнура. Остальных кардиналов пощадили, но им пришлось заплатить громадный штраф.

Обвинения казались в высшей степени неправдоподобными. Все кардиналы, попавшие под обвинение, имели ко Льву незначительные претензии, но мотивов для убийства не было ни у кого. И даже если бы они хотели расправиться с папой, то разве они избрали бы именно этот способ? Из всех кардиналов лишь Петруччи сделал попытку бежать — и все же, что любопытно, все они признались в своем преступлении. Мы никогда не узнаем, что произошло на самом деле; горожане, однако, твердо верили, что на самом деле никакого заговора не существовало и что Лев сфабриковал обвинение ради того, чтобы получить штрафы со своих жертв. В любом случае папство оказалось дискредитировано еще более, и то, что затем по воле Льва тридцать один человек получил кардинальский сан, заплатив ему в целом полмиллиона дукатов за красные шляпы, конечно, мало способствовало восстановлению его престижа.

Но очевидно, Лев ни в малейшей степени не подозревал, как нуждается престиж папства в восстановлении. Подобно многим своим предшественникам, он произносил пустые слова о реформах; читая о его правлении, легко забываешь, что в течение первых четырех лет его пребывания на апостольском престоле шел пятый Латеранский собор. Но собор этот не достиг практически ничего. Его решения не свидетельствуют о том, что в них имелась подлинная нужда; нет также никаких признаков того, что собор получил от папы четкие указания. Тем временем бесстыдная роскошь, вопиющий факт торговли индульгенциями и должностями, сексуальные излишества — ибо Лев уже давно оставил все попытки скрыть свои предпочтения и открыто хвастался своим последним любовником, певцом Солимандо, сыном принца Джема, — словом, все эти злоупотребления, как и многие другие, придали еще большую силу реформаторскому движению, и к настоящему моменту любому непредвзятому наблюдателю было ясно, что если церковь не возьмется за дело всерьез и не очистит, если можно так выразиться, свои авгиевы конюшни, то не замедлит разразиться масштабное восстание.

31 октября 1517 года — как раз тогда, когда после заговора Петруччи папа Лев назначал новых кардиналов, — Мартин Лютер прибил свое послание к двери церкви в Виттенберге, в котором заявил, что готов защищать в открытых дебатах девяносто пять тезисов, призванных доказать несостоятельность индульгенций и незаконность их продажи[224]. Задача была не из трудных. Идея возможности продажи духовной благодати за деньги в целях получения коммерческой выгоды выглядела очевидной нелепостью; при этом на рынок недавно поступили новые, «улучшенные» индульгенции. Теперь можно было фактически создавать кредитный баланс для будущих отпущений; с другой стороны, разрешалось покупать индульгенции для покойных родственников; время, проведенное ими в чистилище, зависело от выплаченной суммы.

К тому моменту папство очутилось на самом краю пропасти, и все же Лев не сумел разглядеть в движении Лютера ничего, кроме «скандала, поднятого монахами». Этот человек сам по себе раздражал его, но Савонарола в свое время был куда хуже, и, однако, теперь о нем почти позабыли. Этого надоедливого немца, несомненно, ждала та же участь. Тем временем в 1518 году папа издал буллу, согласно которой всякий, кто отрицает его право на дарование и выпуск индульгенций, подвергался отлучению. Но никто в Германии не придал ей значения. Уважение к папству, сокрушался Гвиччардини, «полностью угасло в сердцах человеческих». Без особого энтузиазма папа пытался получить помощь — вначале у генерала ордена августинцев, затем у покровителя Лютера, курфюрста[225] Фридриха Саксонского, потребовав у них призвать монаха к порядку, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Затем в 1520 году он издал новую буллу — «Exsurge Domine» («Восстань, Господи»), осудив Лютера по сорока двум пунктам. Лютер публично сжег ее — и в результате подвергся отлучению. 11 октября 1521 года папа даровал титул Защитника Веры (Fidei Defensor[226]) королю Генриху VIII Английскому в благодарность за его книгу «Защита семи таинств от Мартина Лютера»[227].

В день празднования нового, 1515 года французский король Людовик XII скончался в Париже. Едва минул год, и король Арагона Фердинанд последовал за ним в могилу В результате этих двух смертей на переднем крае европейской политики появилось двое молодых людей, до той поры сравнительно малоизвестных. Трудно вообразить себе двух персон, менее схожих меж собой. Король Франциск I, которому на момент восшествия на престол исполнилось двадцать лет, был в полном расцвете юной мужественности и уже пользовался несомненным успехом у женщин. Да, он был не особенно красив, но зато грациозен, энергичен, обладал живым умом, всегда был готов блеснуть остроумием, отличался тем, что можно назвать интеллектуальным любопытством, а также великолепной памятью, поражавшей всех, кто знал его. Он любил зрелища и пышные церемонии, помпу, парад, и его подданные, бесконечно уставшие от длинного ряда угрюмых, ничем не запоминающихся сюзеренов[228], полюбили его всей душой.