Сигизмунду было в то время сорок четыре года. Сын императора Карла IV, короля Германии и (благодаря своей жене) Венгрии, он являлся также единокровным братом Вацлава Чешского (чью корону он также унаследует несколькими годами позже), и потому его также весьма беспокоило учение Яна Гуса, быстро распространившееся по всей Европе. Он пришел к договоренности с папой Иоанном при встрече в Лоди в канун Рождества 1413 года, и они сделали совместное заявление о том, что Вселенский собор состоится в Констанце 1 ноября следующего года. В ходе состоявшейся дискуссии оба быстро достигли согласия по всем пунктам за исключением одного: Сигизмунд дал понять, что собирается председательствовать на соборе сам. Для Иоанна это был серьезный удар. Если бы он взял на себя руководство работой собора, то смог бы направить ее в более или менее подходящее для себя русло. Однако если контроль над ней оказывался в руках Сигизмунда, дело могло обернуться против Иоанна. Мучимый дурными предчувствиями, он отправился в начале октября в Констанц.

В Пизе собрались вполне солидные люди, однако большинство присутствовавших там были итальянцами или французами. На Вселенском соборе, которым руководил наиболее могущественный правитель Центральной Европы, масштаб был иной. На нем присутствовало примерно 700 делегатов, включая 29 кардиналов и 180 епископов. Собственной персоной прибыл и Ян Гус. Ему гарантировали, как он думал, неприкосновенность охранной грамотой[179], предоставленной самим Сигизмундом. Однако его арестовали по приказу папы, едва закончились предварительные слушания, передали в руки короля, когда тот прибыл перед самым Рождеством, и тут же, в Констанце, сожгли на костре 6 июля 1415 года.

Тем временем папа Иоанн сбежал с им самим устроенного собора. В первые недели нового года общее настроение обернулось против него, и звучали настойчивые требования предать его суду за бесчисленные преступления. У него оставался только один надежный союзник — Фридрих Габсбург, герцог Австрийский. И в ночь на 20 марта 1416 года, когда герцог любезно устроил рыцарский турнир в честь Сигизмунда, Иоанн не без труда переоделся помощником конюха и выскользнул из города, направившись сначала в принадлежавший Фридриху замок Штаффхаузен, а затем в надежде на защиту герцога Бургундского — в земли за Рейном. Однако его постигла неудача. Собор безуспешно взывал к нему, предлагая без промедлений и оговорок отречься от сана, Сигизмунд отправил своих воинов с приказом найти и арестовать его. Иоанна заочно судили и с соблюдением всех процедур вынесли обвинительный приговор. Как не без смакования заметил Эдуард Гиббон, «о большинстве скандальных обвинений умолчали: наиболее скандальные обвинения решили не предавать огласке; наместник Христа на земле был обвинен всего лишь в пиратстве, убийстве, изнасиловании, мужеложстве и инцесте». Иоанн провел следующие четыре года под охраной курфюрста Людвига III Баварского[180], у которого наконец выкупил свою свободу за огромную сумму. Когда он возвратился в Италию, его, что несколько неожиданно, простили; и за свою долгую карьеру распутника и соблазнителя он получил в награду сан епископа Тускулумского и удостоился одного из самых величественных надгробных памятников эпохи Раннего Возрождения, который сделали совместно Донателло и Микелоццо в баптистерии Флорентийского кафедрального собора.

Именно в Констанце вопрос разрешился окончательно. Иоанна XXIII и Бенедикта XIII — ему было уже восемьдесят семь — низложили. Григорий получил почетную отставку. Ему обещали, что он останется вторым лицом в церковной иерархии после папы. Эту привилегию ему даровали тем охотнее, что его возраст приближался к девяноста годам. А выглядел он и того старше, и все надеялись, что ему не суждено наслаждаться этим дарованием долго. Действительно, через два года он скончался. С избранием кардинала Оддоне Колонна папой под именем Мартина V (1417-1431) схизма наконец закончилась.

Когда схизма завершилась, начался ренессанс папства, и Мартин стал его первым олицетворением. Хотя он и принадлежал к одной из старейших и блистательнейших римских фамилий, новый папа не мог сразу утвердить свое положение в Риме. Город, как это не раз случалось в прошлом, представлял собой поле битвы — на сей раз между двумя враждовавшими группировками солдат удачи, и только через три года после своего избрания Мартин смог туда впервые вступить как папа. Он был шокирован тем, что увидел. Рим лежал в руинах, население уменьшилось до 25 000 человек, совершенно разложившихся морально, а зачастую и полуголодных. По улицам города шныряли лисы, а то и волки. Великолепные здания стояли в запустении, без крыш. Восстановление Ватикана, начавшееся полустолетием раньше, надолго застопорилось, и папа даже не мог найти приличного места для жилья. К счастью, один из дворцов, принадлежавших его семье, был более или менее до сих пор годен для проживания. Ему пришлось остановиться здесь в ожидании возобновления и окончания восстановительных работ.

Мартин принялся за дела. Он взял под свой контроль пришедшие в состояние хаоса папские финансы и инициировал грандиозную программу восстановления и реконструкции всего города: стен и укреплений, мостов, лежавших в развалинах базилик и церквей. Он призвал трех великих художников с севера — Пизанелло, Мазаччо и Джентиле да Фабриано, — чтобы они заново расписали Латеранский собор. Что же касается дипломатии, то ему удалось (по крайней мере в определенной степени) поставить под свой контроль французскую церковь, которая за годы пребывания пап в Авиньоне стала весьма заносчивой и властолюбивой. Мартин предпринял первые важные шаги по интернационализации коллегии кардиналов, ослабив в ней итальянское и французское влияние и введя туда известное число англичан, немцев и испанцев. Он избавился от множества разбойничьих банд, которые терроризировали город и орудовали в его округе. В конце концов он навел порядок в Папской области.

Помимо всех этих достижений, его целью было восстановление могущества и авторитета папства после того хаоса, в котором оно пребывало в годы схизмы. Две последние ассамблеи, проходившие в Пизе и Констанце, утвердили несколько новых принципов, вызвавших тревогу. В частности, теперь выходило, что папа более не является высшей властью: он оказывался в зависимости от Вселенского собора, который стоял выше понтифика и мог своим решением отстранить его. Теперь, согласно мнению делегатов, именно собор, а не папа олицетворял собой высший авторитет церкви, папа же был его служителем, обязанным ему повиноваться и уважать его решения. Было решено, что соборы должны происходить регулярно. Коротко говоря, папство оказалось теперь под воздействием процессов, очень близких тем, что имели место у народов Западной Европы: процессов медленной демократизации, постепенного подчинения абсолютной монархии парламентскому правлению[181].

Нельзя сказать, чтобы Мартин был решительным противником этих идей. Собор в Констанце, помимо прочего, избавил церковь от сорокалетней схизмы и, весьма возможно, от полного распада. Во многом именно ему, в конце концов, Мартин был обязан своим саном. С другой стороны, соборы не так уж часто созывались, на них высказывалось немало различных мнений. И проходила целая вечность, прежде чем принималось какое-то существенное решение. Собор не мог заменить единовластного и сильного правителя, и папа Мартин был полон решимости (и не без оснований) стать таковым. Он исходил из своих планов и удерживал кардиналов и курию под жестким контролем. Когда, например, в сентябре 1423 года пришло время для нового собора, который должен был состояться в Павии, папа объявил, что его там не будет. Вследствие этого и неожиданной вспышки эпидемии, вынудившей в последний момент перенести заседания собора в Сиену, там присутствовало сравнительно немного делегатов; и когда в своих спорах они вновь дошли до вопроса о новых ограничениях власти папы, он сослался на малое число прибывших как на повод для закрытия всего собрания. Церкви пришлось ожидать нового собора, который должен был произойти в Базеле в июле 1431 года.