Тут Тру громко сказала Мэри Браун:

– Сэмпсон хочет показать тебе кое-что, только нужно подойти поближе. Он прячет это за спиной. Перелезь через ограду, наклонись пониже – и тогда все увидишь.

Большая любительница подглядывать, Мэри Браун тут же перемахнула через ограду и подошла к полоске травы вокруг ямы с клеткой. Тру поглядела на меня с улыбкой и быстренько оказалась рядом с ней. Не думаю, что гориллы едят людей, но одно падение с такой высоты убило бы тощую Мэри Браун. Та переломилась бы пополам, как кусок засохшей жвачки.

Сэмпсон не сводил с нас пристального взгляда. И притоптывал ногой. Мне всегда чудилось, что он мурлычет себе под нос песенку «Давно я не хожу на танцы». Эта песня была у Этель одной из самых любимых, и она разучила ее со мной. Этель жила на 52-й улице вместе с миссис Галецки, у нас с Тру она была второй лучшей подружкой.

– Эй, Мэри Браун, помнишь про червяка в библиотеке? Ты ведь не расскажешь Камбовски, что я жульничала? – спросила Тру тем сладеньким голоском, которым начинает говорить, если ей позарез чего-нибудь хочется. Бабуля прозвала этот ее голос «кукольным».

Мэри Браун повернулась к Тру:

– Еще как расскажу.

Тут зарычал лев, а два фламинго поспешили спрятаться.

– Точно уверена, что хочешь рассказать? – спросила Тру. – Мне было бы жутко досадно, если бы ты случайно свалилась в яму. Тогда твое тело найдут, только когда придут кормить Сэмпсона. А если Сэмпсон голодный, – тут она заговорила шепотом, – то, может, вообще ничего не найдут, только косточки.

Я решила, что гориллы все-таки едят людей, но Сэмпсона ждало страшное разочарование: на костях у Мэри Браун мяса не больше, чем на вешалке для пальто.

Тру подтолкнула ее ближе к обрыву, и носки черных, наполовину зашнурованных кед оказались прямо над ямой. Она эти кеды будто и не снимает никогда.

– Ты ведь не хочешь спихнуть меня? – спросила Мэри Браун. Тру стояла у нее за спиной, так что бежать было некуда.

– Как раз думаю об этом, – ответила Тру и выплюнула жвачку в яму, чтобы Мэри Браун стало окончательно ясно, с какой высоты придется падать (а я бы не позволила Тру столкнуть ее, говорю на всякий случай).

– Тогда давай, – сказала Мэри Браун, зажмуриваясь.

– Тебя что, совсем не волнует, столкну я тебя в яму или нет? – поразилась Тру. – Если столкну, ты наверняка умрешь и попадешь в чистилище, где будешь томиться целую вечность за все вранье, какое наговорила людям.

– Я никогда не была в кино, мне очень нужны эти билеты, и попкорн, и газировка. – Мэри Браун набрала полную грудь воздуха и долго не выдыхала. – Я отдам их только через мой труп. И я в жизни ни словечка неправды не сказала, Тру О’Мэлли.

– Вот это вранье так вранье, – хмыкнула Тру. Она посмотрела на меня, я – на нее, и мы снова уставились на Мэри Браун, которая отчего-то вдруг напомнила мне святую Жанну д’Арк. – Ладно-ладно, я просто пошутила, – засмеялась Тру и потянула Мэри Браун прочь от обрыва. – Беги, рассказывай Камбовски.

И я сразу, из-за умения читать мысли сестры, поняла, что Тру уже обдумывает новый план действий, в котором библиотекаршу ждет неожиданная концовка.

Мэри Браун отступила от Тру и поглядела на нее так, будто ничего не случилось.

– Ты знаешь, кто такая Сара Хейнеманн?

– Конечно, – ответила Тру.

Мы направились к зеленой скамейке напротив клетки с Сэмпсоном. Тру протянула нам по кусочку «Даббл-баббл», запас которых у нее, кажется, никогда не кончался.

Мэри Браун сунула резинку в рот и сказала:

– Она пропала.

– То есть как? – переспросила я, разглядывая комикс про Пуда на вкладыше в жвачку.

– А вот так. Сара пропала. Уже пару дней ее не видели, – объяснила Мэри Браун. – Папа предупредил, чтобы я не разговаривала с незнакомцами.

Я закрыла глаза, стараясь представить девочку, которую, кажется, как раз и звали Сара Хейнеманн.

– Третьеклассница со светлыми волосами на резинке, обожает играть в вышибалы?

Мэри Браун закивала:

– Живет в четырех домах от нас. Ее, наверное, похитили, совсем как меня.

Тру покосилась на меня и завела глаза. Прошлым летом Мэри Браун рассказала нам, будто ее украли цыгане, увезли ненадолго в Венгрию, заставляли носить в ушах серьги размером с хула-хуп и предсказывать будущее в палатке на пыльной обочине. В общем, вся история с Сарой Хейнеманн оказалась очередной выдумкой из тех, на какие Мэри Браун горазда. По какой-то причине, которую я не могла взять в толк, Мэри Браун обожала россказни про похищения. И про пиписьки.

– Да найдется она. Просто заблудилась, наверное. Обычное дело, – сказала я.

Но про себя решила, что если Мэри Браун говорит правду и Сару действительно украли, живой ее уже не найдут. Точно так же было и с Джуни. Сперва она исчезла, а потом у лагуны нашли мертвое тело. После похорон Джуни я немного переживала, что Тру тоже могут похитить. Бабуля отвела меня домой, вручила булочку с корицей и попросила не быть такой мнительной. Подобные убийства, вроде как с Джуни Пяцковски, случаются не чаще, чем раз в жизни. Надо сказать, бабуля редко ошибалась. Впрочем, она же то и дело повторяла: все когда-нибудь случается впервые.

– Знаете, чего б я хотела сделать? – спросила я. – Я бы выкрала Сэмпсона и вернула домой, к его семье.

Мэри Браун расхохоталась и говорит:

– Знаешь, О’Мэлли, а ты странная. Похитить гориллу и взять домой… Вот где нелепица!

И это она говорит про нелепицы.

– А по-моему, классная мысль, – возразила ей Тру. – А по дороге туда мы могли бы заехать во Францию.

Мэри Браун опять покатилась и смеялась, пока Тру не влепила ей тумака:

– Что такого смешного во Франции?

– Да что ты знаешь про Францию? – спросила Мэри Браун, даже не поморщившись.

– Между прочим, я про Францию много чего знаю.

– Ага. – И Мэри Браун соскочила с лавки, подальше от Тру.

– Французы говорят на языке любви, – сказала я, глядя на Сэмпсона.

– Oui, – прошептала Тру.

– Чего за «уви»? – растерялась Мэри Браун.

– Лучше молчи, – посоветовала ей Тру, – а то передумаю и все-таки спихну тебя в яму. – И тоже соскочила с лавки.

Тут Мэри Браун оттолкнула Тру и рванула прочь. А я схватила сестру и держала, чтобы та не сорвалась следом. Тру пыхтела, готовясь взорваться. Высвободилась, развернулась, да как заорет мне прямо в лицо:

– Ну держись, Салли О’Мэлли… твои дни сочтены!

Вечно Тру как в воду глядит. Гений, одно слово.

– Да это жрать нельзя! – рявкнул Холл.

Он сидел за кухонным столом, изо рта торчала сигарета, пепел сыпался на чудесные белые тарелки, для покупки которых мама целый год откладывала зеленые купоны «S&H». Нелл опять постаралась соорудить нам обед, да только макаронная запеканка с тунцом и картофельными чипсами загорела дочерна, в разогретой консервированной фасоли совсем не осталось жидкости, и даже яблочный соус был на вкус какой-то не такой.

Уже две недели мама лежала в больнице, а ведь это она у нас общалась с Холлом, так что мы втроем просто не знали, что и сказать. Я по большей части попросту старалась не пялиться на его белую майку – без рукавов, чтобы все видели татуировку МАМА на мускулистом бицепсе. Волнистые лохмы Холла выглядели точно так же, как и утром, едва он продрал глаза. От глянцевитых волосин в подмышках у Холла несло пивом, которое он хлестал.

Холл еще разок затянулся сигаретой и объявил ясно и громко, будто мы глухие:

– А я не нанимался нянчиться с вами тремя. Вы мне даже не родные.

Нелл пробормотала, что просит прощения, и собралась вымыть посуду, но только Холл ухватил ее за руку и зарычал: «Усади свою задницу обратно». Потом, правда, передумал и говорит: «Ладно, неважно, принеси мне пива», да так сильно пихнул Нелл, что та отлетела к плите, а ее нарядный сарафан задрался аж по пояс.

У меня защипало в глазах, а Тру глядела в пол, быстро-быстро облизывая губы, – она всегда так делает, когда волнуется. Наверное, опять в маминой комнате побывала: в уголках губ следы вишневой помады и легкий аромат «Вечера в Париже». Красная, точно у нее жар, Нелл одернула сарафан и распахнула холодильник. Там внутри особо ничего и нету, отыскать бутылку «Пабст Блю Риббон» совсем не сложно.