Мама защелкнула замок чемодана, отряхнула подол кирпично-коричневой гофрированной юбки и сказала:

– Запомните мои слова, вы обе. Слушайтесь Холла и Нелл, не то сами знаете, что будет. – Забрала у меня щетку, хлопнула ею о ладонь и бросила на кровать. – Нынче утром Холл поехал в магазин на машине, так что до больницы я дойду пешком. – Она подняла чемодан и сунула ноги в блестящие черные туфли с бантиками. – Вернусь через неделю или вроде того.

– А нам можно с тобой? – спросила Тру, удивив меня. Обычно сестра не подает виду, что станет скучать.

Мама ответила:

– Не глупи.

Подставила напудренную щеку под наши поцелуи, и только каблучки зацокали по деревянным ступеням, что ведут к крыльцу, да еще дверь хлопнула.

Мы посидели немного, помолчали, но мне было не по себе: нам ведь не положено бывать в маминой комнате, когда ее тут нет. Тру подобралась сзади и прошептала:

– Давай играть в наряды.

Выдвинув ящик с украшениями, она пробежала пальцами по бусам зеленого стекла, по серебряному медальону на длинной цепочке и по старым папиным часам «Таймекс», хотя я думала, что мама отдала их в «Гудвилл индастриз» вместе со всем прочим. Я так обрадовалась, увидев часы, что сразу нацепила их на руку и поднесла к уху. Представляете, они все еще тикали! Тру вытянула бусы и повесила на шею. Потом вывернула вишнево-красную помаду из красивого золоченого тюбика, намазала свои пухлые губы и пожевала ими, как обычно делала мама. Оглядела себя в зеркало, поворачивая голову туда-сюда.

– Ты прямо совсем как она, – поразилась я, глядя на отражение.

Тру улыбнулась, показав перепачканные помадой зубы:

– Знаю.

Я выдвинула второй ящик и увидела карточку папы, лежащую на белом муслиновом платке. Снимок сделали, когда он только-только вернулся из армии, папа был еще в военной форме, но сразу видно, как он рад оказаться дома. Рядом с ним – наша мама, глядит куда-то вдаль, будто не понимая, что папа стоит тут же рядом.

– Пошли, – позвала я, начав тревожиться. Может, если кинуться к окну, что выходит на улицу, мы еще увидим, как мама подходит к больнице, и успеем прокричать что-нибудь вроде: «Скорее выздоравливай!»

Я сняла папины часы и уложила обратно в ящик.

– Давай вытирай помаду.

– Нет! – сказала Тру, а губы ее надулись пуще прежнего.

– Тру…

– Фиг тебе.

– Тру! – Нам не полагалось говорить фиг. Такие слова, уверяла нас мама, произносили только «отбросы общества».

Тру со смехом натянула пару коротких белых перчаток, на которые наткнулась в комоде. Так что я одна кинулась к окну в гостиной и высунулась на улицу. Пахло розовыми пионами вперемешку с шоколадным духом от печенья из пекарни «Хорошее настроение». Маленькая мамина фигурка была уже на углу Норт-авеню. Я не сомневалась, что вижу ее в последний разочек, – сами знаете, что случилось с папой, когда он попал в больницу, – и я принялась звать ее, орала во все горло. Но мама свернула за угол и исчезла из виду. И не вернулась домой «через неделю или вроде того», как обещала.

На следующее утро мы отправились встретиться с Мэри Браун в Вашингтон-парке. От нашей двери до парка 1747 шагов; в парке есть все, чего только может душа пожелать. Даже лагуна, где зимой мы катались на коньках, а летом удили рыбу, – именно там и нашли Джуни. Еще там имелась сцена с раковиной для оркестра, похожей на дом огромного моллюска, куда можно было пойти послушать Музыку-Под-Звездным-Небом, а также бассейн с вышкой для ныряния. И самое лучшее: на дальней стороне парка располагался мой любимый уголок. Зоосад!

Мы уже почти дошли, когда у «Аптеки Питерсона» Тру наклонилась затянуть шнурок на тенниске и говорит ни с того ни с сего:

– Я думаю сбежать во Францию. – И снова молчок.

Я глянула в витрину аптеки и пожалела, что нет десяти центов на содовую: утро еще раннее, а жарища такая, что глаза потом обливаются.

– Во Францию?

Даже не поймешь, откуда она взяла эту Францию, может, в «Библиотеке Финни»? Там детям, прочитавшим больше всех книг, выдают бесплатные билетики в кинотеатр «На окраине». Библиотекарша вела учет нашим именам и количеству прочитанных книжек, двигая колечки вдоль червяка, которого звали Книжный Червь Билли, он висел у двери в мальчуковый туалет. Больше всего на свете Тру любила ходить в кино, поэтому стоило отвернуться библиотекарше миссис Эстер Камбовски (полячка, значит; вот Тру повезло-то!), она двигала колечко со своим именем дальше. И чихать хотела Тру, что это нечестно. У меня имелось свое мнение, но я не перечила сестре, помня об обещании, которое дала папе в больнице. Я так и не рассказала Тру, что папа не считал ее виновницей аварии, потому что она всегда жутко злилась, когда я упоминала аварию, а злая Тру – не очень-то приятное зрелище. Злиться она умела. Ее злость была вот такой ширины, вот такой глубины. Тру становилась как вулкан, плевалась злостью прямо как лавой. И взорваться могла нежданно-негаданно.

Мэри Браун знала, что Тру мухлюет с червяком, и пригрозила рассказать миссис Камбовски. И слава тебе, Боженька, что это Мэри Браун была, ей никто бы не поверил, потому что всякому известно, врать она мастерица.

Однажды она рассказала нам, что пиписька у ее папы похожа на толстенную сардельку. Мэри Браун уверяла, будто знает это наверняка, мол, своими глазами видела, как ее мама с папой обжимались прямо на полу рядом с ванной, откуда, наверное, только что вылезли. Так что Мэри Браун была не просто вруньей, она еще страсть как любила подглядывать. А еще обожала жечь костры. Но на самом деле не сами костры, она с ума сходила по пожарным машинам, которые приезжали после. Мэри была нашей с Тру лучшей подружкой (мы всегда так ее и звали, Мэри Браун, потому что девочки по имени Мэри жили едва ли не в каждой семье нашего квартала, и их нужно было как-то различать). Еще Мэри Браун была самым тощим человеком на свете. То есть таких тощих просто не бывает, если не считать маленьких дикарей, что живут в Африке. Мы с Тру решили, это из-за того, что у нее целых шесть братьев и те наверняка сжирают все до крошки, когда папа Мэри Браун уходит на работу, а мама моет посуду.

Тру считала, будто миссис Камбовски ни за что не поверит врушке Мэри Браун, если та расскажет про мухлеж с Книжным Червем, но все равно разработала один из своих знаменитых планов. На всякий случай.

– У нас с ней вроде как рандеву, – объяснила мне Тру. – Французское слово, оно значит встречу с кем-нибудь.

Мы вскарабкались на разные ветки нашего самого любимого в зоосаде дерева, как раз напротив вольера с гориллой Сэмпсоном, и наблюдали, как Мэри Браун топает по дорожке. Жеваные белые шорты и грязноватая рубаха в красную клетку колыхались на Мэри, делая ее похожей на палку от швабры.

– Возьму и спихну ее в вольер к Сэмпсону, – сказала Тру, придвигаясь к концу ветки. – Бесплатные билеты в кино все равно достанутся мне.

Лично я не сомневалась, что она только заливает и ничего такого не сделает. Почти не сомневалась. После папиной аварии я не всегда могла угадать, что Тру сделает или захочет сделать. Иногда мне даже казалось, что моя сестра чуточку расшибла себе мозги в той аварии, совсем как дядюшка Пол.

Мы соскочили с дерева и повисли на черном зоосадовском ограждении, просто смотрели на Сэмпсона – так, будто не догадывались, что Мэри Браун уже пришла, хотя догадаться несложно: она всегда пахла лежалыми картофельными чипсами.

– На че это вы уставились? – спросила Мэри Браун, подойдя вплотную.

Сэмпсон. Я души в нем не чаяла. Честно. Раньше папа водил нас с Тру в зоосад по воскресеньям, когда мы приезжали с фермы навестить бабулю. Папа тоже не чаял в Сэмпсоне души, он садился, смотрел на него и смеялся вместе с нами. Так что Сэмпсона я знаю практически с самого своего рождения. Только теперь я приходила в зоосад к Сэмпсону всякий раз, когда бывала не в духе. И представляла, что папа сидит рядом со мной на нашей парковой скамейке, обнимает меня рукой и говорит своим глубоким голосом: «Слушай меня, девочка Сэл: большинству людей кажется, будто король джунглей – это лев. Лично я не могу согласиться». А потом папа тыкал пальцем в гориллу, бил кулаком в грудь, и голос у него становился дрожащим: «Я бы ответил этим людям, что король – это наш Сэмпсон. Только погляди на него. Он великолепен!» И тогда я смотрела на Сэмпсона и кивала, будто соглашаясь, но втайне думала про себя, что настоящий король – это мой папа. Король сразу и в небе, и на земле. И он точно был великолепен!