У себя в комнате я открываю альбом на странице со словами «вина», «сложно», «скрытый» и «слабость».

Я вижу, что на парковке возле дома Кристи пусто, но мне все равно. Я скучаю по Мелиссе, которая с удовольствием ходит со мной на пруд и не боится плавать, с которой можно строить лабиринты для морских свинок на полу моей комнаты. Скучаю по возможности быть собой и не прилагать столько усилий, чтобы понравиться подруге.

Если бы она была тут, я бы все ей рассказала про Джейсона и про Кристи, и она не стала бы надо мной смеяться.

— Починишь? — Передо мной возникает Дэвид. Я даже не слышала, как он вошел.

— В следующий раз стучись.

Я протягиваю руку и чувствую, как в нее опускается кассета. Из нее свисают два конца ленты — оборванные. Дэвид зажимает мои пальцы вокруг кассеты.

— Можешь починить?

— Нет.

Он закрывает руками уши.

— Не волнуйся. Ты можешь починить.

— Ты что, не понял? Я не могу починить!

Я выбрасываю кассету. Она звякает о дно мусорного ведра.

— Почини! — вопит Дэвид.

— Когда человек расстроен, не стоит лезть к нему со своими проблемами! — ору я. — Как ты не понимаешь! Не бросай игрушки в аквариум! Не жуй с открытым ртом! Не открывай двери в чужом доме!

Дэвид валится на пол и обхватывает колени руками.

— Мусор выбрасывают в помойное ведро, — произносит он всхлипывая. — Это правило.

Он плачет очень горько, содрогаясь от рыданий. Я достаю кассету из ведра, но не знаю, что с ней делать.

— Я не могу ее починить.

Глаза застилают слезы. Я подхожу к Дэвиду, сажусь рядом, обнимаю его и прижимаюсь щекой к его волосам.

— Прости, — шепчу я. — Прости, Жаб.

Каждый гудок в трубке звучит как долгий вздох.

Один. Пожалуйста, подойди. Рядом склонился Дэвид.

Два. Пожалуйста, ответь.

Три. Пожалуйста…

— Алло.

— Здравствуйте, это Кэтрин.

Миссис Морхаус молчит, и на секунду у меня возникает желание повесить трубку, но потом я с усилием выдавливаю из себя слова:

— Можно поговорить с Джейсоном?

Миссис Морхаус выдерживает паузу:

— Одну минуту.

Жду, и сердце колотится в груди: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

— Кэтрин, — произносит миссис Морхаус, — он не хочет подходить к телефону.

— А не могли бы вы ему кое-что от меня передать? Скажите, что я прошу прощения и хочу пригласить его на танцы сегодня вечером.

— Не знаю, — вздыхает она.

— Я буду там через час. Пожалуйста, скажите ему, что я действительно очень хочу, чтобы он пришел.

И я начинаю объяснять ей, как добраться, хотя она даже не пообещала, что передаст ему. Повесив трубку, я поворачиваюсь к Дэвиду:

— А теперь звоним папе.

Сотрудник аптеки уверяет меня, что папа занят, но я говорю ему, что это срочно.

— Кэтрин, в чем дело?

— Приезжай домой, — говорю, — и купи по дороге кассету «Квак и Жаб снова вместе» Арнольда Лобела. Это очень важно. Ты записываешь?

— Кэтрин, мне надо…

— Нам тоже надо! — рявкаю я. — Ты купишь «Квак и Жаб снова вместе», новый магнитофон и приедешь домой прямо сейчас.

— Я понимаю, но дай мне несколько минут…

Я вешаю трубку.

Переодевшись в свою любимую джинсовую юбку и черную майку без рукавов, я сажусь с Дэвидом на крыльцо и причесываюсь, глядя на дорогу.

Двадцать три машины спустя к дому подъезжает папа.

— Идем, Дэвид. — Я беру его за руку. Мне пора на танцы.

Я слышу музыку. Двойные двери культурного центра широко распахнуты. Прямоугольник желтого света лежит на мостовой. Дэвид прыгает в освещенную рамку. Он радостно размахивает руками, глядя на свою тень.

— Кэтрин, в следующий раз сообщай, пожалуйста, о своих планах заранее, — произносит папа. — Я не могу срываться с работы по такому поводу.

Дэвид скачет, и кажется, что его тень хлопает крыльями.

— Ты ездишь с Дэвидом в видеопрокат каждый раз, когда у него занятия.

— Это другое дело.

— Другое, потому что это для него?

Папа сердито поворачивается ко мне:

— Дэвиду нужно…

— Я знаю, что ему нужно! Поверь мне! — Отворачиваясь от него, я не обращаю внимания на то, что уже кричу.

— Может, ему действительно нужно больше, чем мне. Но это не значит, что мне вообще ничего не нужно!

— Мы заходим? — спрашивает Дэвид, когда я наступаю ему на тень.

— Спроси у папы. Ему решать.

У меня саднит горло. Глядя на двери культурного центра, я чувствую себя одинокой, как никогда.

За спиной шаги:

— Кэт?

— Со мной тоже нужно считаться, так же как ты считаешься со своим садом и с Дэвидом. Ты мне тоже нужен.

Я чувствую, как он обнимает меня, и утыкаюсь в его плечо.

— Я с тобой, — говорит он.

Хотя на нас смотрят прохожие, я крепко к нему прижимаюсь.

— Ты побудешь здесь, пока я не выясню, пришел Джейсон или нет?

— Конечно.

Мой лоб упирается в его плечо, рубашка приторно пахнет вишневым сиропом от кашля, но это не важно.

— Ты можешь одолжить мне немного денег? Свои я потратила на подарок Джейсону.

Папа роется в кармане свободной рукой.

— Вот тебе еще, чтобы ты могла позвонить мне, когда будешь готова ехать домой. Я сразу приеду.

— Мы заходим? — спрашивает Дэвид.

Я киваю:

— Да, я готова.

При входе нас встречает администратор. Она сидит за столом прямо под моим плакатом.

— Добро пожаловать, — говорит она и открывает кассу. — Вы пришли танцевать?

— Моя дочь будет танцевать, а мы с сыном побудем здесь, пока не придет ее друг.

Папа расплачивается за всех, но Дэвид не хочет, чтобы ему на руку ставили штамп.

— Смотри, это совсем небольно.

Я протягиваю руку, и женщина спрашивает:

— Тебе цветок, лягушку или стрекозу?

— Лягушку, пожалуйста.

Она ставит штамп на тыльной стороне моей руки, и я показываю его Дэвиду:

— Смотри, лягушка.

Дэвид дает мне руку, и я подставляю ее так, чтобы можно было поставить штамп.

— Пахнет чем-то вкусным, — говорит папа.

— У нас тут продают выпечку, и еще можно купить попкорн и газировку. — Женщина указывает в холл, где стоят столы с шоколадными кексами и пирожными. — Есть по 50 центов, есть по доллару. Но еду и напитки нельзя проносить на танцплощадку.

— Это правило, — говорит Дэвид.

Доска объявлений обклеена афишами, а вход на танцплощадку украшен лентами и мерцающими белыми рождественскими гирляндами.

Папа останавливается поговорить с кем-то у столика, где торгуют футболками с логотипом культурного центра, и до меня долетают обрывки фраз: «куча ребят», «отличный вечер», «в аптеке все прекрасно».

Дэвид подходит поближе к гирлянде, и его пальцы трепещут от волнения, как крылышки мотылька.

— Красивые гирлянды, правда? — говорю я. — Как сотни звезд.

— Как звезды, — произносит Дэвид. — Загадай желание, Квак.

Я закрываю глаза и нащупываю в кармане юбки деньги, которые дал мне папа. Из зала доносится энергичная жизнеутверждающая музыка.

Когда я открываю глаза, Дэвид смотрит на меня в упор, его лицо в нескольких дюймах от моего.

Считается, что если сказать свое желание, то оно не сбудется. Но я не думаю, что с желаниями все обстоит именно так. Не верю, что где-то есть такая вредная Фея желаний с записной книжкой, которая проверяет, произнесено желание вслух или нет. Хоп! Ты сказал свое желание. Не будет тебе нового велосипеда! Но, поскольку желание мое почти несбыточное, какая разница, узнает фея о том, что я произнесла его вслух, или нет.

— Пусть у всех будут равные возможности, — говорю я. — Потому что иначе получается гнусно. А ты чего желаешь?

— Виноградную шипучку.

Не могу удержаться от улыбки:

— Ты загадал виноградную шипучку?

Он не отвечает, и я достаю руку из кармана. Взяв одну из его трепещущих ладоней, я вкладываю в нее доллар и загибаю ему пальцы.