Я говорю себе, что это приглашение на день рождения, а не на свидание.

— Конечно. А когда праздник?

Суббота.

Я замираю.

— В эту субботу?

Джейсон кивает.

Это? Хорошо.

— Да! Отлично! Не вопрос!

На обратном пути я замечаю, что женщина, читающая на траве, таращится на Джейсона поверх книги. Я отвечаю ей тем же. Хотя я сказала Джейсону, что вечеринка в субботу — это отлично, на самом деле это даже круче — это вообще решение всех проблем.

Почти всех.

— Кэтрин, тебе Кристи звонит. Дэвид, пойдем лучше во двор.

Путь до телефона по коридору кажется очень длинным. Видела ли меня Кристи в парке?

— Привет, это Кристи, — говорит она, когда я беру телефонную трубку. — Я только что вернулась домой после дневного лагеря, меня попросили сделать два плаката для вечера танцев. Не поможешь?

— Конечно. — Я наматываю телефонный провод на палец. — Кстати о танцах…

— Ты спросила Джейсона?

Я наматываю провод туже, и кончик пальца багровеет (от застоя крови).

— Мы не можем пойти на танцы. Джейсон позвал меня к нему на день рождения.

— На день рождения?

— Шесть! — кричит Дэвид, когда мимо проезжает серый пикап. — И тридцать шесть минут двадцать семь секунд.

Мне хотелось бы просто подняться к Кристи на крыльцо и позвонить в дверь, как будто сегодня в парке ничего не произошло. Но ноги меня не слушаются.

— Семь машин! — Дэвид достает часы. — И тридцать пять минут пятьдесят пять секунд.

— Запомни правило, — говорю я безучастно. — Если кто-то опаздывает, это не значит, что он не придет.

Мы сидим на веранде на качелях, которые дергаются от того, что Дэвид раскачивается не в такт. Я согласилась посидеть с ним, пока мама будет обзванивать клиентов, надеясь, что смогу рисовать, но от постоянных рывков у меня все время сбивается карандаш.

Что будет в сентябре? С кем будет стоять Кристи на автобусной остановке — со мной или с Райаном? И что будет, если мы с Джейсоном перестанем видеться каждую неделю? Закончится ли наша дружба?

Дверь открывается, и на веранду выходит мама.

— Ну да, у него в субботу день рождения.

— А после дня рождения?

— Я правда не могу, — отвечаю я и чувствую, как в пальце начинает пульсировать кровь.

Кристи шумно вздыхает прямо мне в ухо.

— Хотя бы плакаты нарисовать поможешь? Я обещала сделать два больших.

— Конечно. — Я разматываю провод.

— Давай будем рисовать у тебя, а то у меня мама отдыхает.

Я выглядываю в окно в поисках Дэвида. Он раскачивается изо всех сил на деревянных качелях, которые построил для него папа. Мама устроилась рядом с горкой — она разговаривает по мобильному телефону. Дэвид хохочет и зажмуривает глаза, откидываясь назад и вытягивая ноги. Терпеть не могу ощущение свободного падения, особенно с закрытыми глазами, а Дэвид это просто обожает.

— Заходи.

Пока Кристи не пришла, я раскладываю у себя в комнате фломастеры и карандаши, краски и кисточки, достаю линейку.

Ее чистые белые листы напоминают мне карточки Джейсона, только очень большие.

— Нужно нарисовать один, чтобы повесить на входе, а другой — в буфете. — Кристи раскладывает бумагу на моем клетчатом ковре. — Ты какой хочешь делать?

Я пожимаю плечами:

— Давай сделаю тот, который на входе.

— Нужно написать «танцы» и сколько стоит.

Я опускаюсь перед чистым листом на колени. Он такой белый, что у меня возникает мысль достать простой карандаш и нарисовать крошечные следы в два ряда по белоснежному полю.

Маркер поскрипывает — я выписываю большие красные буквы: «Т» наклоняется вперед, «А» выгибается назад, «Н» дрожит, «Ц» вытягивается вверх, а «Ы» сплетается парочкой — и все танцуют. Покончив с буквами, я начинаю рисовать салют по краям плаката. Обалденный салют.

— Ты здорово рисуешь, — говорит Кристи и, морщась, глядит на толстые буквы слова «Объявление». «О» — большое, но каждая следующая буква меньше. Такое впечатление, что если продолжить слово, то вскоре оно совсем исчезнет.

— Может, их раскрасить?

Она берет желтый фломастер.

— По-моему, салют должен быть еще более красочным. — Я показываю ей свой плакат. — Как ты думаешь?

— У тебя тут совсем нет зеленого. — Кристи протягивает мне фломастер. — Мне все-таки хочется, чтобы ты пошла на танцы.

— Зачем? Я ведь все равно не танцую.

У меня есть правило. Никаких танцев, если только я не одна в своей комнате или в полной темноте.

Кристи фыркает:

— Глупость какая…

Дверь распахивается. Сейчас я даже рада видеть Дэвида. Он стоит на пороге — раскрасневшийся после гуляния.

— Дэвид, ты любишь танцевать? — спрашивает Кристи и встает.

Не зная, что делать с зеленым фломастером, я перевожу взгляд с Дэвида, застывшего в дверном проеме, на Кристи, которая уже выбирает диск у меня на полке.

— Давай покажем Кэтрин, как танцуют.

— Не надо, он наступит на плакат.

Но Кристи ставит мой диск с Аврил Лавин.

— Давай, Дэвид. — Она виляет бедрами и плечами, согнув руки в локтях, и потряхивает волосами. — Потанцуем.

Если уж Дэвид танцует — то от всей души. Наступая на фломастеры, он пускается в пляс по комнате, извиваясь всем телом и размахивая ногами. Корица и Мускат начинают визжать.

— Свиньи, молчать! — Дэвид закрывает руками уши.

— Хватит! — Линейка разламывается пополам под ногой у Дэвида, и я хватаю плакаты с пола. Я пробираюсь к плееру, спотыкаясь и морщась каждый раз, когда босая нога наступает на маркер.

Я выключаю музыку.

— Зачем ты это сделала? — спрашивает Кристи.

Когда я снова раскладываю плакаты на полу, на улице хлопает дверца машины.

Дэвид вылетает из комнаты так стремительно, что календарь, мимо которого он проносится, взмывает вверх.

— Готов? — слышу я папин голос. Он опять опоздал.

— Ты зануда, — говорит Кристи и плюхается на ковер.

Меня душат слезы. Я не хочу быть занудой, но…

— Не люблю, когда Дэвида выставляют дураком.

— Я предложила ему потанцевать. Почему это я выставила его дураком? Ему ведь понравилось, так?

Фломастер скрипит у нее в руке.

Присев рядом, я снимаю колпачок с зеленого фломастера.

— Твоя мама разрешила тебе пойти на танцы с Райаном, только если я тоже пойду, да?

— Ты же сказала, что ты не можешь пойти.

— Не могу.

— Тогда какая разница, — говорит она, не глядя на меня.

Мы заканчиваем плакаты практически молча. Зеленый лишь портит мой салют.

Я рисую вспышки и хвосты, а сама жалею, что не могу вернуться назад и сделать все так, как хотела с самого начала.

Я открываю неприметную с улицы дверь и поднимаюсь по широкой лестнице в лавку Эллиота.

Мне все здесь нравится: россыпь старинных сверкающих брошек в витрине, потертые горшки, посуда и обтрепанные корзины на книжных полках. Не могу не остановиться перед старинными бутылками. Если бы у меня была куча денег, я бы купила ту рубиновую и поставила у себя в комнате на подоконник. Уверена, что в лучах солнца она просто потрясающая.

— Вам помочь? — Эллиот встает из-за стола, заваленного кипами бумаг и стопками старых книг.

Эллиот, худой и старый, всегда сутулится, как будто он устал нагибаться и согнулся раз и навсегда.

— Мне нужна гитара.

Я не могу купить новую гитару и не знаю даже, хватит ли у меня денег на покупку гитары у Эллиота, но мне надо это выяснить.

Он перешагивает через коробки, чтобы добраться до прохода, где я стою.

— Есть у меня парочка.

Он поправляет очки на остром носу.

Я пробираюсь за ним сквозь лабиринт старых стульев и столов, на которых лежат инструменты. Вот саксофон в открытом футляре, тусклый на фоне черного бархата. У стены стоит орган, а рядом с ним три малых барабана, один на другом. Сбоку к ним прислонены четыре гитары.