Виктор поднялся на второй этаж со словами:

— Мне нужно отлучиться, но я скоро вернусь.

Кэндзи уже надел сюртук и заканчивал повязывать галстук.

— Уже иду, — ответил он. — Можете купить мне «Фигаро» и отправить это письмо?

Виктор взял конверт, тронутый оказанным ему доверием. Возможно, Кэндзи смирится с продолжительным пребыванием Таша в их доме? «А я смирился бы с присутствием Айрис?» — спросил он себя.

В дальнем зале «Бибулуса» на помосте сидела новая модель. Таша с удивлением узнала в ней Нинон де Морэ. Из всей одежды на той были только длинные черные перчатки. Скрестив ноги, выгнув спину и выставив вперед грудь, она была словно языческая богиня, а вокруг толпились мужчины, которым карандаш, уголь и кисти заменяли курильницы с благовониями. Стоявший прямо напротив Нинон Морис Ломье то и дело прерывал работу и подходил к натурщице с просьбой повернуть шею или закинуть руку за голову. Он был так поглощен делом, что не обращал внимания на шуточки учеников.

Таша пробиралась среди мольбертов, поглядывая по сторонам. Набросок Ломье был сделан в обычной для него манере, сочетавшей стилизованный под Энгра рисунок, ровные, как у Гогена, мазки и витражную технику клуазонэ. Сама Таша любила Ренуара и Моне, ей были интересны их эксперименты со светом, тогда как Морис Ломье был адептом тени.

Он был так увлечен работой, что даже не заметил ее появления. «Он штампует “произведения искусства” и напичкан теориями, — сказала себе Таша, — а мне необходим идеал, я хочу выразить себя».

Она достала блокнот и набросала карикатуру на Ломье. И тут он ее наконец увидел:

— На помощь, дорогая! Мне нужно с кем-нибудь разговаривать, пока я изображаю «женщину-змею», иначе сойду с ума!

Таша сделала вид, что закашлялась, чтобы не расхохотаться. Нинон тоже хихикнула и воскликнула дрожащим голосом:

— Он думает, я комок глины! С меня хватит, мне холодно, я устала и хочу есть!

Растрепанный Ломье умоляюще взглянул на нее:

— Дорогая, прошу вас, не шевелитесь!

— У меня все тело затекло, я должна размяться! Идемте, Таша…

Нинон спрыгнула с помоста, не обращая внимания на негодующие вопли художников, завернулась в жемчужно-серый шелковый пеньюар и направилась за ширму, чтобы одеться.

— Это несерьезно, Нинон! — возмутился Ломье. — Мы начали всего час назад.

— Всего! Вы терзали меня целый час! Это слишком долго. Я упаду в обморок, если немедленно не поем.

— Обещайте, что поторопитесь… — со вздохом сдался Ломье.

— Мы устроим девичник, и я вернусь, обещаю, друг мой.

— Девичник? Да они исчезнут на целый день! — воскликнул один из учеников, глядя вслед удалявшимся под ручку Нинон и Таша.

…Девушки сидели за столиком в ресторанчике на улице Толозе и смеялись, вспоминая негодование художников.

— Спасибо, что представили меня Морису, — сказала Нинон, разрезая отбивную. — Он хорош собой и довольно мил.

— Представила? Я тут ни при чем, он сам вцепился в вас, как клещ.

Нинон положила себе вторую порцию пюре.

— Чем вы занимались раньше? — спросила Таша.

— Раньше? Разве это важно? Для меня имеет значение только сегодняшний день. Знаете, дорогая, есть две вещи, которых я не могу себя лишить: мужчины и деньги. Это непременное условие моего счастья. Без денег женщина не может чувствовать себя свободной.

— Но ведь именно мужчины зачастую лишают нас независимости, вы так не думаете?

— Нужно уметь ими пользоваться, как они пользуются нами. Они подобны вещам, замечательным вещам, которые служат для удовлетворения наших желаний и становятся «неудобными» в тот самый момент, когда вознамериваются управлять нами. Я вас шокирую?

— Нет и… да. А любовь? Как же быть с любовью?

— С любовью? Любовь изобрели мужчины, чтобы подчинять нас своим правилам. Поверьте, Таша, если женщина влюблена, но бедна, она попадает в зависимость от мужчины.

— Я не разделяю эту точку зрения, и кроме того, если ты одержим страстью к искусству, деньги отступают на второй план.

— Не выдумывайте, Таша. Почему нельзя зарабатывать искусством? За любовь же часто платят.

— О, но ведь платят…

— Проституткам? Безнравственным женщинам, которых презирают приличные люди? Но разве проституция — не историческое наследие человечества? Разве художник не продается, когда обменивает свой талант на деньги? А актер, произносящий чужие тексты? А журналист, пишущий на потребу публике? А книготорговец, берущий с читателей деньги за произведения, которых не писал?

— Вы имеете в виду Виктора?

— Виктор. Победитель. Красивое имя. Но берегитесь, его победа может дорого вам обойтись.

— Вы не убедите меня, Нинон. Я люблю просыпаться рядом с ним, в его объятиях.

— Я тоже люблю просыпаться рядом с мужчиной. Но при условии, что потом он встает и уходит.

— Прекратите. Вы подрываете мои моральные устои! — рассмеялась Таша.

— Я была бы счастлива это сделать. Кстати, я нахожу совершенно аморальным, что вы единолично пользуетесь вашим книготорговцем.

— Берегитесь, Нинон, я ревнива! — шутливо предупредила Таша, но тут же спросила себя: «Неужели я уподобилась Виктору?». — Если хотите очаровать книготорговца, советую обратить внимание на его компаньона Кэндзи Мори, — добавила она.

— Он японец?

— Да. Кажется, он избегает женщин.

— Предпочитает мужчин?

— Нет, конечно. Он увлечен одной молоденькой англичанкой.

— Вы возбуждаете мое любопытство. Он хорош собой? Обаятелен?

— У Кэндзи есть свой шарм — конечно, если вы любите мужчин в возрасте и при этом не слишком любезных.

— Что люблю — так это бросать вызов. Спорим, я приручу вашего женоненавистника? У меня еще никогда не было любовника-азиата. И детектива-любителя, кстати, тоже. — Нинон подмигнула Таша. — Кстати, а какую задачку разгадал этот ваш Победитель, помните, вы что-то говорили…

— В прошлом году на Всемирной выставке произошло несколько убийств. Он их раскрыл. Об этом писали все газеты.

— Я провела прошлый год в Испании. Но, — Нинон приложила палец к губам, — это тайна за семью печатями. Я заплачу, нам пора возвращаться. — Она поднялась и отодвинула стул. — Вы не будете доедать?

Таша не ответила. Отбивная показалась ей совершенно безвкусной. Она все бы отдала за соленый огурец и борщ со сметаной.

Виктор шел по улице Круа-де-Пти-Шамп. Он не заходил в этот квартал с тех пор, как Таша перестала работать на «Пасс-парту». Странно было снова оказаться здесь. Ему вдруг показалось, что они с Таша встретились только вчера.

— Цикорий, цикорий, дикий цикорий!

Виктора обогнала зеленщица с тележкой. Он вышел на галерею Веро-Дода, к решетке, за которой начинался ряд ведущих к зданию редакции дворов. Мальчишка с ранцем за спиной плевал в лужу, с интересом разглядывая, как от плевка расходятся круги, девчушка играла с куклой — подбрасывала ее вверх, ловила, укачивала, чтобы утешить, другая собирала растущие между булыжниками мостовой одуванчики. «Когда я в последний раз дарил Таша цветы?» — подумал Виктор.

Он вдруг увидел идущую навстречу женщину в соломенной шляпке с веточкой желтой акации на полях. Она была одета по последней моде, платье подчеркивало тонкую талию и высокую грудь. Да уж, Эдокси Аллар, секретарша из «Пасс-парту», умела себя подать! С тех пор, как эта женщина-вамп положила на него глаз, Виктор избегал встречаться с ней наедине. Он поспешно отвернулся к стене, где висел старый рекламный плакат, и сделал вид, что внимательно читает объявления:

Эдокси Аллар проплыла мимо в облаке одуряющего аромата. Виктор решился повернуться, только когда хищница, по его расчетам, отошла на приличное расстояние, но не был, уверен что успеет пригласить Исидора Гувье выпить прежде, чем она вернется, и отправился обедать в «Восточное кафе» на углу улицы Пти-Шамп и авеню Опера.