— А никак. — Таня небрежно пожала плечиками. — Я уже сказала, что буду занята.

— А послезавтра?

— Я буду занята и послезавтра.

— А все же, что случилось, Танечка?

— Оставьте меня, пожалуйста, в покое! — Голос вежливый, но сколько в нем холода.

«Зачем звать ее в жалкую Семеновнину хибару?» — раздумывал Константин, зло шагая по коридору поликлиники. Ему было обидно. От всего обидно. От холодных, несправедливых слов Таниных, от своей неустроенной, бобыльской жизни. От того, что уже не осталось у него никого из родичей, все как-то незаметно повымерли. «Видимо, с Таней все. Ну, что ж!..»

Он зашел в приемную главврача. Сел за стол и начал писать заявление: «Прошу уволить меня по собственному желанию…» Его уже давно звали в заводскую поликлинику, обещая отдельную комнату «гостиничного типа». Звучит-то как — «гостиничного типа». Но отдельная! И надо подумать еще о зарплате.

…В Зоиной квартире (двухкомнатная, со всеми удобствами и в центре города — умеют же люди устраиваться!) сидели двое парней, чем-то на диво похожие, хотя у одного жиденькая бородка и усишки, а у другого лицо голо, как детский мячик. «Чем же похожи?» — задала себе вопрос Таня и тут же нашла ответ: оба рослые, у обоих самоуверенность в манерах и пошлая сытость во взглядах.

Бородач со смешной, тяжелой деловитостью вынул из газетного свертка четвертинку коньяка, две бутылки вина и коробку шоколадных конфет.

— Это по какому поводу, Георгий? — деланно-сердито спросила Зоя.

— Послезавтра будет Ильин день, Зоенька. И мы с Орестом, как правоверные христиане, решили отметить наступление этого важного праздника.

— Люблю виноградный сок. Хорошо переброженный. — Орест потирал руки, поглядывая на бутылки и на Таню. Он с первой минуты повел себя так, будто давнешенько знает Танюшу и будто ей приятны его ухаживания, его липкие взгляды. — Ученые-диетологи заявляют, что сухое вино в умеренных количествах не вредно. Даже наоборот — полезно, так как содержит в себе полный набор витаминов.

Таня хотела возразить, но смолчала. Она была стеснительной.

Пили. Закусывали. Болтали о том, о сем. И снова пили. Таня незаметно поглядывала на Георгия и Ореста. Где-где, а за едой человек раскрывается. Парни ели и пили не то, чтобы жадно, но как-то излишне уж активно, напористо. Некрасиво ели. Зато танцевали легко, красиво.

— Эта старомодная телега, Георгий, нуждается в нашем конструкторском обновлении. — Орест указал на радиолу. — Сколько ненужного шипения. Сколько хрипа. Древние римляне говорили: «Умри с жаждой действий».

Насчет римлян он, конечно же, поднаврал. Уж шибко хотелось этим пьяным парням говорить «учено», «философски». И какие поучительные интонации. «Неужели Зое нравятся такие голоса?» — подумала Таня с затаенной усмешкой.

Парни начали рассматривать проигрыватель.

— Вы там осторожно, — громко сказала Зоя. И шепотком Тане в ухо: — Они не инженеры. Хоть и корчат из себя кого-то. У Гошки так… классов семь. Но заколачивают, промежду прочим, больше многих инженеров. А Гошка еще и наследство от матери получил.

Проигрыватель продолжал хрипеть и после «конструкторского обновления».

Опять пили. Но так, понемножку. Для видимости больше. Георгий рассказывал анекдоты. Двусмысленные, скабрезные. Орест, хохоча, обнял Таню. Ну, обнял, обнял — бывает. Но зачем же так небрежно. Она отодвинулась. Он вновь обнял, на этот раз с силой, и, притянув к себе, поцеловал в щеку. Таня вскочила и сердито отошла к окну.

«Какие-у него липкие губы. Почему они такие липкие?»

А проигрыватель хрипел и хрипел. Звучало старинное танго. Раньше оно нравилось Тане. А сейчас было чем-то неприятно. Зоя с Георгием сидели в другой комнате Тихо сидели. Заснули они там, что ли?

— Ну, чего ты? — сказал Орест, подходя к Тане. И в голосе даже обида какая-то.

— Оставь меня в покое!

— Подожди! — пьяно махнул он рукой. — Давай поговорим.

— Что тебе нужно?

Орест чуть заметно ухмыльнулся. И снова поцеловал ее в щеку. Хотел в губы. А Таня отвернулась. Было что-то холодное, противное в его поцелуях. Она не нравилась ему, и если нравилась, то так… немножко. И это еще более озлобляло девушку.

«Какая недобрая у него веселость», — подумала Таня.

А Орест думал, что эта девка, видать, умна и к тому же излишне чувствительна. Он же любил глупеньких, с ними ему было легко, просто, тогда он сам себе казался «на высоте».

Орест с Георгием — великие нахалы. Нахальство — их главное оружие, которое они пускают в ход и нападая, и защищаясь. Ах, какая это нужная штука — нахальство! Особливо, если любишь ладненько отдохнуть и поразвлечься. Но оба они не прочь поболтать и о доброте, зная, что добрым слыть выгодно.

Что-то все не нравилось Тане сейчас. Даже Зоина квартира с разноцветными коврами, которыми были покрыты и пол, и стены. И сама Зоя тоже не нравилась: размахивает руками как пьяный мужик. Огромный полосатый шарф опоясал ее шею и опустился по груди, животу чуть ли не до колен. Шик-блеск!

Когда Орест, крикнув: «Эй, друзья, давайте-ка еще пропустим по стакашку!» и весело напевая, пошел в другую комнату, где сидели Георгий с Зоей, Таня с оглядкой, как воровка, выскочила из квартиры.

Утром к ней в аптеку зашла Зоя и сказала с укором:

— Что это ты улетучилась вчера? Мы даже не заметили. И Орест все спрашивал, где ты живешь. — Помолчала. И насмешливо улыбнулась: — Петров подал заявление об увольнении.

— Петров? — удивилась Таня.

— Да. Но главврач не подписал. Он считает Петрова очень хорошим доктором, представь себе. Дескать, это молодой ученый. И, говорят, расстроился даже, когда увидел заявление. О, как! Это мне сегодня наши девчонки рассказали. Какие-то научные статьи Петров напечатал. Что-то, в общем, еще говорили. Слушай, ты что будешь вечером делать?..

Бывают же такие поездки, когда все идет как-то неладно, тяп-ляп, и человек без конца нервничает и раздражается. До Сучков надо было ехать сперва на поезде, потом на автобусе. Но поезд запоздал, автобус к той поре ушел и верст пятнадцать пришлось шагать пешком. В Сучки Константин заявился уже в темноте, когда окна во всех избах немо и нелюдимо чернели. Деревня спала. В обратную дорогу поезд тоже запоздал. На душе у Константина было как-то беспокойно, нехорошо. Без конца вспоминались последний разговор с Таней, растерянное лицо главврача: «Я не могу удовлетворить вашу просьбу. У нас не хватает врачей…» И Константин думал с сердитым упрямством: «Ну, что ж, пусть будет так, как есть. Так, так, так!..»

Подошел к окну. На дырявой крыше скособочившегося пустующего хлева ворошились голуби. Один из них, крупный, откормленный, был злым-презлым. Покрутится, покрутится на одном месте и яростно набрасывается на другого голубя. Клюет.

Стараясь сбить с себя тяжелое настроение, Константин стал вспоминать старика, к которому ездил. Седой красавец, с зеленоватыми бодрыми глазами. Константин удивился, увидев его глаза. И какое спокойствие. Все время как бы слегка радуется чему-то. Будто моторчик у него где-то внутри. «Жив, глаза глядят, вот и радуйся», — сказал он Константину.

Коротко скрипнула дверь комнатки, показалась сперва седая Семеновнина голова, потом ее опущенные плечи:

— Опять сидит. Сидит ить!..

— Исправлюсь, Семеновна, исправлюсь!

Он просыпался. И снова засыпал. Сны. И грезы. Грезы и сны. Все перемешивалось воедино. То были необычные люди. Не похожие на тех, каких он когда-либо видел. Рослые. Под потолок. Старики с лицами юношей. И старухи со статью девушек. Грезы, грезы. Уже без сна.

Если б все было так, как нам хочется…

1986 г.

Сибирский городишко, смахивающий на село. Длинный кабинет директора фабрики, с мягкой, как это водится, мебелью, с ковром и толстенным, будто надутым, чернильным прибором. За окном пурга. Слышно, как там, на улице, вовсю завывает ветер.