Цинадзе махнул на него рукой и сел за стол, предварительно повесив на свое место кухонную, с чистым стеклом и ровным огнем, лампу. Он во всем любил порядок: когда он уходил, лампа должна была стоять на столе и светить сквозь окно вроде маяка. В комнате, кроме Цинадзе и Древкова, были Цивес, Тинкин, Батуров, Зоя, айсорка Аршалуйс, несколько солдат и среди них Корнев — из здешних и Парнев — из вновь прибывших. До прихода хозяина тут чаевничали, и на столе стоял в жестяных кружках остывший чай и лежала краюха ситника с выщипанной серединой. Цинадзе смахнул крошки со стола, отодвинул хлеб и кружки, сдунул еще что-то, облокотился на стол и обвел собрание глазами.

— Товарищи! — сказал он тихо. — Через два-три часа начнется наступление на нашем участке. На соседнем участке оно идет уже не первый день. В данную минуту солдат одурманивают в специальной лаборатории по изготовлению религиозного дурмана, называемой церковью. Им внушают человеконенавистничество, их натравливают на таких же, как они, турецких землепашцев. Нам, большевикам, ясно, что царству божию, так же как и царству царскому, приходит конец. Царская армия на всех фронтах разложилась. Царская Россия воевать больше не может. Революция неизбежна. Пятая часть взрослого мужского населения России под ружьем. Это есть вооруженный народ. Раз народ вооружен, — он возьмет то, что ему принадлежит. Он сделает революцию. Нельзя сомневаться, что когда самодержавие будет свергнуто, — а это будет, — капиталисты, буржуазия, спекулянты и барышники, нажившиеся на войне, постараются захватить власть в свои руки, и на время это им может удаться. Такова общая обстановка. Что же мы видим тут, у нас, на этом ничтожном кусочке мировой войны? Сейчас этот кусочек имеет большое значение. Здесь два крупных мировых хищника — королевская Англия и царская Россия — притворяются друг перед другом, что они — друзья. Англия, после неудачных прошлогодних попыток, стремится захватить Багдад и персидские области, прилегающие к турецкому нефтеносному Моссулу. Царская Россия не прочь захватить Гилян, персидскую страну, когда-то уже бывшую в царских лапах. Но так как русское солдатское пушечное мясо закуплено союзниками, — царские генералы должны и здесь, в Персии, как и везде, гнать своих солдат туда, куда укажет Англия. Царские генералы еще пытаются здесь доказать Англии, что они могут наступать. Ввиду отсутствия серьезных сил противника, это наступление может быть удачным. Мы все знаем, что солдаты намучены, устали, хотят домой. Но, в случае удачи наступления, дурман войны может еще продолжать отравлять их. Наше дело заключается в том, чтобы всячески рассеивать этот дурман, чтобы объяснить вооруженному народу, куда ему направить свое оружие, что его враг — не турецкий крестьянин, а русский царь, капиталисты, буржуазия, помещики, церковь. Сегодня мы должны продумать нашу тактику как в случае успеха, так и в случае неуспеха наступления. Кто хочет взять слово по этому поводу?

— Мне слово! — крикнул Цивес. — Только не закрыть ли окно? Нас никто не подслушивает? — Он выглянул в окно на лунные поля, не заметив, что чья-то фигура влипла в стену под окном, чуть не задев его пальцы, опершиеся на подоконник.

— Никого нет! — ответил он сам себе и продолжал. — Наступление будет несомненно удачным. В Курдистане мы можем гулять сколько хотим, солдаты помародерствуют…

— Ты полегче! — перебил его Корнев.

— Ну что нам с тобой друг перед другом дурака валять? — фамильярно обратился Цивес к сидевшему рядом с ним Корневу и хлопнул его по плечу.

— К делу! — остановил Цинадзе.

— Я говорю, солдаты подкормятся, а у кого желудок набит, у того и настроение хорошее. Яд войны несомненно будет отравлять весь организм отряда. Я предлагаю сегодня же ночью отпечатать листовки на гектографе — я могу взять это на себя — примерно такого содержания.

Он остановился, вытащил из кармана скомканный лист бумаги, разгладил его на столе, откашлялся и ораторским голосом начал читать:

— Товарищи солдаты! Гнусные империалисты…

— Скажите кратко содержание листовки, — перебил его Цинадзе.

— Может быть, прослушать? — настаивал Цивес.

Цинадзе повторил свое предложение, и разочарованный Цивес уже простым своим голосом, заглядывая в проект листовки, тягуче заговорил о том, чтоб солдаты не шли в наступление, бросали фронт, братались с курдами и с оружием в руках возвращались на родину.

— Сейчас никакого толку из этого не выйдет, — отозвался Корнев, — часа через два все уйдут. Куда ж тут возиться с листовками? Кабы раньше…

— Я тебе не давал слова, — остановил его Цинадзе. — Ты хочешь говорить?

— Да я уж сказал. Плевое это дело.

— Кто еще хочет высказаться?

— Можно мне? — тихо спросил Тинкин, поправляя пенсне. — Предложение товарища Цивеса не выдерживает ни малейшей критики. Остановить наступление, которое фактически уже началось, мы не имеем возможности. Да это и неважно! — воодушевился он. — Даже в случае успеха наступления результат будет благоприятный для нас. Это вовсе не такой легкий поход, как всем почему-то представляется. Ведь надо одолеть Калиханский перевал. А какие силы у турок за перевалом, — нам совершенно неизвестно. Для наших солдат, которые здесь находятся сравнительно в сносной обстановке, будет даже полезно узнать все тягости похода.

— Сносной! — опять перебил Корнев. — Пойди снеси, а потом говори, что сносная.

— Я говорю: сравнительно. По-моему, наступление создает благоприятную обстановку для агитации и против царизма, и против войны. Мы должны ее использовать. Вот и все. Я кончил.

— Мне слово! — сказал Батуров, расправил усы и начал своим красивым басом: — Товарищи! Я не согласен ни с кем из говоривших. Всем вам известно, что я — революционер, что я — за революцию. Но какая, скажите вы мне, будет у нас революция, если турки и немцы нас победят? Вы не отдаете себе отчета, чем это грозит России. Что от нее останется? А контрибуция? Вы думаете, она будет маленькой? Нам нечем и не над чем будет делать революцию. Я не говорю, что мы должны лезть на Константинополь и тому подобное. Но я утверждаю, что до полной победы нам по пути с союзниками. Мы должны помогать друг другу. Мы должны быть солидарны. И это наступление я рассматриваю как одно из проявлений этой солидарности. Путь к революции лежит через победу над нашими врагами. Пусть кто хочет разлагает армию. Я не буду этого делать. Чем лучше закончим мы войну, тем легче нам будет идти к нашему светлому революционному будущему.

— Горшок сейчас, а щи через час! — срезюмировал Корнев эту речь и даже сплюнул в сторону.

— Я хочу сказать, — заволновался Древков. — Я знаю товарища Батурова за революционера в прошлом, но то, что он говорит сейчас, — меня удивляет, хотя я слышу это не в первый раз. Соглашаться на организованное избиение рабочими рабочих и крестьянами крестьян? Ведь сам генерал Буроклыков подпишется под тем, что говорит Батуров. Генерал любит либеральничать, и ничего, кроме ни к чему не обязывающего либеральничанья, я не вижу в речи Батурова. Я не понимаю, почему он среди нас?

— Я могу уйти! — оскорбленно встал Батуров. — Но я хотел бы сказать…

— Говорите! — дал ему слово Цинадзе.

— Товарищи! — взволнованно начал Батуров. Он был уверен, что аргумент, который он сейчас выскажет, убедит всех. — Товарищи! Я против войны. Но есть война — и война. Вы забываете конкретную обстановку. Вы забываете, где мы стоим! — Он возвысил голос. — Мы стоим на крайнем левом фланге царской армии, которая помимо воли царя делает великое историческое дело. Делает революционное дело! Мы освобождаем Армению. Мы объединяем целую народность, измученную турецким гнетом. Вы забываете, что центр кавказской армии в Турецкой Армении! И, продвигаясь вперед, мы поможем центру. Генерал Буроклыков — это чучело, которое не знает, что оно делает. Было бы реакционным срывать наступление! Мы должны использовать в своих целях все, что только возможно, хотя бы это были царские генералы. А свобода Армении — это цель, от которой не откажется ни один социал-демократ. Я кончил.