«Попробуй тут умереть с голоду!» — подумал Пахчан, вспоминая, как он вчера выдавал мешок риса для супа на две тысячи человек, из которых многие не могли уже раскрыть рта от голода.

— Вы ко мне пришли? — услышал он над собой приветливый, грассирующий голос.

Подняв голову, он увидел за стеклом в окне над зеленью выхоленных комнатных цветов подстриженную, как будто сейчас от парикмахера, русую бородку и розовые, немного одутловатые щеки.

Бородка исчезла. Пахчан догадался вернуться к крыльцу.

Широко распахивая дверь и любезно улыбаясь, генерал-губернатор приглашал его войти.

Небольшого роста, с заметно выступающим из-под мягкого кителя брюшком, в вышитой золотом шапочке, он совсем не был похож на генерал-губернатора завоеванной области.

«С этим я быстро договорюсь!» — подумал Пахчан, протискиваясь между косяком двери и брюшком губернатора, тотчас закрывшего дверь на французский замок.

— Проходите! Проходите! — картавил губернатор. — Нет, не сюда! Здесь кабинет. А вы прямо в столовую! К столу! Здравствуйте! Как фамилия? Пахчан? Очень приятно. Термен!

Он тряс руку Пахчана, суетился, подставлял ему кресло. Пахчан пытался заговорить о деле, он его перебивал, подавая быстрые ободряющие реплики.

— Дети? Дом? Да, да! Непременно! Вы необычайно кстати. Вот сейчас поговорим. Я все устрою. Хотя вы знаете, я здесь не хозяин. Генерал Воронов меня недолюбливает. Но в случае чего поможет генерал Ладогин. Милейший человек. Высококультурный.

Бросая эти фразы, он очень быстро, несмотря на свои короткие ноги, бегал от стола к буфету и обратно, доставал какие-то банки, развязывал их, нюхал, опять завязывал, вглядывался в ярлычки на банках, разливал что-то по блюдечкам, менял ложки, расставлял блюдечки на подносе и по мере того, как число их увеличивалось, улыбался все шире и благодушней.

Пахчан недоумевал, разглядывая то суетливую фигуру губернатора, то комнату. Кругом стояли столы с банками, нумерованными бутылками, мешочками семян, пучками сушеной травы, на всем были наклейки, надписи, этикетки.

— Вот! Пожалуйста! — прервал его наблюдения губернатор, ловко ставя перед ним поднос с несколькими блюдечками, на которых было налито что-то желто-красное, темно-красное, буро-черное.

— Пробуйте!

Пахчану было неловко, что он сидит, а губернатор стоит, как бы прислуживая ему, и он сделал движение встать с кресла.

Мягкая рука губернатора довольно сильно налегла ему на плечо, и то же слово раздалось опять почти уже в тоне приказа:

— Пробуйте!

И сейчас же губернатор сорвался с места, добежал до буфета и вернулся, сияя.

— Ложечку забыл! Ну?

Пахчан взял ложечку, зачерпнул немного и попробовал.

— Ну? — не терпелось губернатору.

— Вкусно! — сказал Пахчан, проглатывая липкое, приторное варенье.

— Я знаю, что вкусно! — захохотал губернатор. — Вы скажите, что это?

У Пахчана дернулась раненая губа, обнажая десны. Нужно немедленно получить приказ о передаче дома. А тут изволь узнавать, из чего сварено варенье. Резкая фраза была готова сорваться с губ Пахчана, но, взглянув на детски любопытствующее лицо губернатора, он решил переменить тактику.

— Сейчас скажу.

Пахчан поднес блюдечко к губам и ложкой сдвинул все, что на нем было, себе в рот. С трудом проглотив, он взялся за второе.

— Нет! — отрезал губернатор. — Сначала скажите!

— Яблоки!

— Нет!

— Груша!

— Нет!

— Слива! Айва! Дыня! Абрикос! Персик!

— Нет! Нет! Нет!

При каждом восклицании губернатор заливался гортанным коротким смешком, и щеки его колыхались от удовольствия. Насмеявшись вдоволь, он объявил:

— Свекла! Да! Да! Никто не может узнать!

И, закинув руки за спину, зашагал вокруг стола.

— Обычное деление плодов земных на фрукты, овощи и корнеплоды не выдерживает ни малейшей критики. Всякий плод может быть приготовлен в трояком виде.

Губернатор поднял три пальца:

— В трояком! А именно: в сушеном, вареном и маринованном. Результат зависит от ингредиента. Солнце! Сахар! Уксус! Поняли?

— Понял! — сказал Пахчан, вытирая губы. Он уже опустошил все блюдца.

— Что же вы сделали? — с отчаяньем воскликнул губернатор. — Если б вы знали, что вы съели! Шкурки зеленого миндаля. Тыквенные корки! Скорлупа молодых орехов! Если бы вы знали! Мой принцип — никаких отбросов!

Пахчан встал.

— Сидите, сидите! Впрочем, можем пройти в кабинет. Покурим и поговорим о деле. У меня собственный табак.

Кабинет мало отличался от столовой. Половину пола его занимали циновки с уже высушенными фруктами. На столе, среди вороха бумаги, стояли баночки с нежными ростками, пускавшими бледные нитки корешков в позеленевшую воду. Виноградные черенки лежали на груде нераспечатанных газет. Какая-то брошюра, испещренная поправками, покрывала глубокую тарелку с замоченными в ней косточками.

— Вот, — сказал губернатор, опускаясь в кресло и предлагая сесть рядом Пахчану, — вот мой многолетний труд.

Он снял брошюру с тарелки и прочитал заголовок:

«Воспоминания администратора. Опыт исследования принципов управления инородцами». Петроград. 1914. На правах рукописи.

Перелистав пожелтевшие на солнце страницы, он начал читать:

«До сих пор в администрации недостаточно применялись выводы исследований в областях биологии, социологии, психологии и этнографии. А между тем все эти науки тесно связаны между собой, имеют непосредственную связь с администрацией»!

Он поднял голубые, чистые глаза на Пахчана:

— Разве это не правда?

Пахчан, за минуту до этого готовый вспороть его кругленькое брюшко своим кинжалом, был обезоружен.

— Правда! — сказал он.

— Губернатор должен быть воспитателем инородцев, — продолжал губернатор, откладывая брошюру, — должен быть их ближним! Я должен постоянно иметь перед глазами народный идеал вверенных мне инородцев! Согласны? Вот теперь я изучаю народный идеал вверенных мне несчастных армян.

Голос его задрожал. Он даже всхлипнул.

«Про что это он? — подумал Пахчан. — Про армян? Почему же они инородцы? Почему дети, которые сейчас в своем родном доме толпятся у закрытых ворот, — инородцы? Э! Пусть будут инородцами, только бы выжить».

— Вы совершенно правы, ваше превосходительство, — сказал Пахчан. — Народный идеал достоин уважения и изучения. Наш народный идеал требует любви к детям. Вы не можете не любить наших детей! Они сейчас стоят у закрытых ворот дома, где они живут. Они измучены дорогой. Они голодны. Напишите приказ, чтобы они могли войти в дом. Это единственный дом, в котором можно разместить несколько сот детей.

— Приказ? Сейчас же напишу!

Губернатор забегал руками по столу, выискивая перо, чернила и бланк.

Один из пузырьков с ростками опрокинулся. Губернатор тревожно схватил его в руки, и тотчас лицо его озарилось блаженной улыбкой.

— Цел, — прошептал он, — понюхайте! Слышите запах горечи. Это редчайший сорт миндаля. Не больше чем через десять лет этот росток будет давать плоды!

— Приказ! — напомнил Пахчан.

— Да, да! Сейчас напишу.

Изящным почерком губернатор стал писать. Пахчан посмотрел в окно. Безмятежный сад упивался солнцем. В пестрой сетке светотени кое-где сверкали крупные осенние яблоки и персики. На минуту Пахчану показалось, что Ван цел, что развалины — бред, что всюду в Ване стоят такие же, вдоволь напоенные водой арыков сады, как у дома Пахчана…

Он заскрипел зубами, едва сдерживая стон.

Губернатор вскинул на него глаза и продолжал писать.

— Простите… ваша фамилия? — опять оторвался он.

— Пахчан.

— Должность?

— Я нахожусь в распоряжении особоуполномоченного по устройству беженцев. Моя цель — собрать и спасти детей. Я здешний, ванский житель. У меня все родные погибли, кроме… кроме… Впрочем, я сейчас не об этом. Я только о детях.

— У вас есть план? Приюты? Транспорт?

— Я отвожу детей на север. В Игдырь. Оттуда их направляют на Кавказ. Хуже всего с транспортом. Его сейчас налаживает мой друг Вагаршак. Но важней всего сейчас впустить детей в дом, чтобы не оставить их на ночь на улице, дать отдохнуть им!