В толпе послышались жалобные крики и плач:

— О святой Йорген, останься с нами. Побудь с нами ещё, святой Йорген!

— Увы, я не могу остаться! — воскликнул Микаэль. — До меня дошли важные известия, и, очевидно, самой судьбе угодно, чтобы я отбыл сегодня же, иначе будет поздно. Я не из тех, кто противится воле судьбы, да и вы, я полагаю, не захотите толкнуть меня на этот опаснейший путь.

— Нет, нет! — раздалось в толпе.

— Но, Йорген, ты же обещал исцелить сегодня всех больных и увечных! — закричал старый Тобиас из Нокебю, желая доставить святому удовольствие и заодно показать всем, в каких он приятельских отношениях с самим святым Йоргеном.

— Да, да! — завопили увечные паломники, стараясь протиснуться поближе к святому.

«Чёрт бы побрал этого старого идиота из Нокебю, — подумали первосвященники. — Теперь всё погибло».

Однако святой лишь улыбнулся и добродушно покачал головой.

— О маловерные! — воскликнул он. — Неужели вы думаете, что я забыл об этом?

— Нет, нет! — кричали паломники.

— Или я заслужил ваше недоверие?

— Нет, нет!

— Разве не сделал я для вас так много, что это превзошло ваши самые смелые ожидания?

— Сделал, сделал!

— Так слушайте же меня, — продолжал святой Йорген. — Здесь передо мной столько больных, увечных и калек, что, как вы сами понимаете, я не могу исцелять каждого в отдельности. Не так ли?

— Исцели хоть меня, — раздался чей-то крик.

— И меня! И меня! — понеслось со всех сторон. Завязалась невообразимая давка.

— Нет, нет! — вскричал святой. — Было бы жестоко исцелить одних и не исцелить других. Избави бог от подобной несправедливости! Но я сделаю иначе. Слышите ли вы меня?

— Слышим, слышим!

— Так вот, сегодня вечером, сразу же после захода солнца, войдите попарно в Соборную рощу. Поняли?

— Поняли!

— В северной части рощи растёт моя священная ивовая изгородь. Отрежьте себе по маленькой веточке и отнесите домой. Посадите веточку в цветочный горшок и поливайте колодезной водой, зачерпнутой при лунном свете. И знайте, что первые семь листочков, которые зазеленеют на вашей веточке, обладают чудодейственной силой! Сорвите их! Но не сорвите по ошибке восьмой листок, ибо в нём таится яд, который сразу же уничтожит целительное действие семи первых листочков. На этих семи листочках сделайте настой и пейте его, но медленно и с молитвой. Тогда совершится чудо, и вы все поймёте, что я всегда выполняю свои обещания… Однако моя священная дорожная карета уже готова. В неё уже положили священные окорока и запрягли священных соборных быков. Итак, прощайте, прощайте! От всего сердца говорю вам: прощайте, до новой встречи!

И снова буря восторга. Паломники машут руками, у многих из глаз текут слёзы, и вдруг все дружно запевают псалом:

Впереди всех стоит и поёт старый Коркис. Руки у него трясутся, по серебристо-белой бороде текут слёзы, но он радостно улыбается и не отрываясь смотрит на святого своими ясными, умными глазами.

И когда Коронный вор увидел, как легко этот умный благородный человек поддался дешёвому и грубому обману, ему стало горько и тоскливо. Он резко повернулся к первосвященникам, словно желая выместить на них свою горечь и досаду, и властно сказал:

— А теперь, святые отцы, настала минута расставания. Пусть каждый из вас приблизится и поцелует мне на прощанье руку.

Лица у первосвященников вытянулись, однако один за другим они подходили к святому Йоргену и лобзали его руку. Паломники смотрели на них во все глаза.

— Прощай, гроссмейстер, охраняй мой собор и никому, слышишь, никому не давай водить себя за нос.

— Мошенник! — вырвалось у гроссмейстера, когда он почтительно целовал руку святого.

— Прощай, хранитель плаща! Снова повесь этот плащ в моём святом соборе. И да не осквернит твоих святых рук какая-нибудь гнусная подделка.

— Как это трогательно! — прошамкала старуха с провалившимся носом, обращаясь к старику с заячьей губой, и вытерла передником глаза.

— А всё-таки он любит их! — умилённо сказала хромая девушка какому-то карлику.

— Ну а как же! Они ведь тоже святые люди! — заметил старый гнусавый паломник своему косоглазому соседу.

— Вот уж истинно! И нам надо почитать святых! — сказала плачущим голосом старуха ребёнку с раздувшейся от водянки головой.

Так думали паломники.

Итак, святой Йорген простился с господами первосвященниками. Последним к Микаэлю подошёл главный капеллан. Святой Йорген прошептал ему на прощанье несколько слов, и тот, пошатываясь, вернулся на своё место. Очень уж велика была горечь расставания!

А было вот что…

Несколько мгновений святой в упор смотрел на капеллана. Его голова была гордо закинута назад.

— Пёс, паршивый пёс! — прошептал Микаэль. — Склони голову и поцелуй руку своего сына, моля о прощении за то, что произвёл его на свет и украл у него честное имя.

Капеллан весь дрожал от ярости, но всё же склонился и поцеловал руку сына.

— Свинья! — прошептал Микаэль ему в самое ухо. — Свинья, кланяйся и целуй мне руку, моля о прощении за то, что гнусно загубил жизнь и счастье моей матери, Урсулы Коркис из переулка Роз. А ну, кланяйся живей!

И главному капеллану пришлось во второй раз склониться перед Коронным вором.

— Что-то спина у тебя плохо гнётся, батюшка, — сказал Микаэль. — Надо тебе поупражняться. А ну-ка, целуй мне руку в третий и последний раз в благодарность за то, что я разукрасил тебе лоб своей палкой. Кланяйся ниже, ещё ниже! Ну, чего пыхтишь? Вот так!

И в третий раз капеллан поцеловал руку Коронному вору.

Микаэль глубоко вздохнул. Как легко стало на душе! Легко и свободно. Он отомстил за мать, за деда, за себя самого. Исполнилось то, о чём он мечтал всю жизнь. И теперь… теперь он вдруг ощутил какую-то странную пустоту… словно жизнь потеряла для него всякий смысл.

Жить в одиночестве, жить только для того, чтобы жить, он не хотел, особенно теперь, когда достиг своей цели, А жить ради своих ближних? Ему достаточно было только взглянуть на всех, кто здесь был: от первосвященников до богомольцев и от богомольцев до первосвященников.

Внезапно, словно серебряные колокольчики, зазвенели девичьи голоса. На крыльцо гроссмейстерского дворца выбежали подружки невесты.

— О Йорген, Йорген! Почему ты уезжаешь?

Микаэль не мог не улыбнуться.

В их голосах было столько невинного очарования и прелести, столько нежности и теплоты, что они согрели его сердце, как весеннее солнце согревает засыпанный снегом лес. Голоса эти напомнили ему об Олеандре, о той великой нежности и доверчивости, с которой она приникла к нему и открыла совершенно новый для него мир любви, доброты и животворной силы.

Тут он припомнил сцену отъезда Кореандера из трагедии «Несчастная свадьба» и воскликнул с пламенным воодушевлением:

Паломники удивлённо переглядывались. Разумеется, даже самые наивные из них хорошо знали, что такое любовь, может быть, несколько односторонне, но порой настолько основательно, что многие из них хромали и дёргались от её незаживающих язв и болячек. Однако для них любовь никогда не была могучей и возвышенной силой. Они любили грубо и безрадостно, как быки или улитки. Для них это был неизбежный и непристойный грех, совершаемый ночью, когда все посторонние уходят, гаснет свет и воцаряется тьма. В любовных ласках и шалостях они разбирались не больше, чем корова в вышивке.