— Что он сказал? — спросила глухая старуха сплетница с бельмом на глазу, страдавшая грыжей.
— Это он о девочках? — прохрипел старый проповедник, тоже отягощённый грыжей в расплату за излишества, которым предавался в молодости.
Лишь немногие поняли слова святого. Они услышали, как зазвенел его голос, в котором вдруг прозвучали жизнь, сила и страсть, необычные для их ушей, привыкших к блеянию первосвященников… Они увидели, как лицо его озарилось юной радостью, словно отблеском счастья, сверкающего в глазах молодых девушек.
* * *
А во дворце у окна стояла Олеандра и всё смотрела… смотрела… смотрела не отрываясь.
Когда её принесли домой и уложили, она, как раненый зверь, стала метаться на своей постели.
Она, самая умная из всей «башни», была обманута и одурачена больше всех. Она, самая гордая и самая знатная девица в городе, была обесчещена и втоптана в грязь самим Коронным вором. Она, самая холодная и неприступная девушка в мире, всегда издевавшаяся над пошлостью любви, замирала от блаженства в объятиях Микаэля Коркиса, жалкого подонка, публично наказанного плетьми на площади Капитула.
Она стояла перед ним, смущённая, как школьница, и он наслаждался её стыдливым румянцем, когда торжественно обратился к ней: «Ваше святейшество!» Он смеялся про себя, когда имел наглость важно потребовать у неё «восстановления чести своего рода»… И она дала ему всё, что он требовал… богато, щедро, изобильно… О боже, боже!
Колесовать его! Засечь плетьми! Повесить! Она вскочила на ноги. Ей хотелось увидеть, как дикие кони разорвут его на части, а она будет смеяться, глядя на его окровавленные останки…
Она подбежала к окну и остолбенела от гнева… Что это? Или она сошла с ума?
……………………
Микаэль всё ещё стоял на краю обрыва, этот разоблачённый мошенник, и спокойно улыбался, слушая распеваемые в его честь псалмы… Где же карающее земное правосудие? Где всемогущий и грозный капитул? И где, наконец, её отец, охваченный неистовым гневом?
Вон они!.. Вон!.. Перепуганные, понурые, приниженные… бегут, чтобы нагрузить соборную карету… для него!.. Что это?.. Они целуют ему руку!.. Он улыбается… а они один за другим подходят к нему… кланяются… и целуют руку… кланяются и целуют…
Олеандра вся дрожала от волнения и еле держалась на ногах! Её мысли путались, но она старалась сообразить, в чём же дело… и наконец всё поняла… всё…
О, какой позор! Какой позор! Соборный капитул предал её. Её предал родной отец. Они не тронули его, даже волоска не тронули на его голове! Не решились! Господи, о господи! Ведь они сами обманщики, мошенники! И она… она… невеста святого Йоргена… была с ними заодно.
Лицо её исказилось от ужаса, когда она увидела, как святые отцы, словно какие-нибудь сторожа, отчаянно суетятся, стараясь поскорее выполнить его распоряжения…
Утреннее солнце по-прежнему сияло на небосклоне, но ей показалось, будто праздничные краски жизни вдруг поблёкли, аристократический блеск сбежал со всех окружающих её предметов, и всё сразу стало каким-то безнадёжно будничным, унылым и грубым.
Священный блеск сбежал с первосвященников, и тень преступности покинула преступника… Не было больше ни героев, ни мошенников… Осталось лишь несколько марионеток, исполняющих различные роли в длинной будничной комедии, где умный побеждает, а обманутый дурак проливает горькие слёзы…
…И тогда она с боязливым изумлением взглянула на этого умного и непонятного человека, который так спокойно улыбался…
Олеандра вдруг забыла о том, что он — внук сторожа, а она — дочь гроссмейстера. Перед ней был сильный и умный человек… а она… она самая обыкновенная девушка… игрушка, которую он просто растоптал…
С ним она узнала счастье любви… и вот он уезжает, уезжает… даже не простившись с ней…
И тут она зарыдала, зарыдала от горя и обиды, как плачут дети… Она плакала потому, что он бросил её, забыл её… потому что всё оказалось обманом… и он даже не любил её…
Вдруг она быстро подняла голову.
……………………
Но вот ухожу, и холод могилы
навеки смыкает мне вежды.
Это он! Его голос, полный тепла, нежности и силы! Голос жизни, веры, любви! Был ли он искренен хоть сейчас? Или это тоже обман? Она должна увидеть его! Ещё секунда — и Олеандра стоит у окна… она видит его… но что это…
Она ещё раз выглянула из окна и увидела, что сейчас он уедет… уедет от неё навсегда… И всё в ней оборвалось… Йорген, Йорген, взгляни же на меня… В тебе всё моё счастье… До него жизнь была окутана сумерками! После него настанет ночь и смерть! Но вот он увидел её! Узнал! Он больше не улыбается… Лицо стало серьёзным… Она вперила в него взгляд: в эту минуту во всём мире были только они двое: он и она.
Слёзы застилали ей глаза, но всё-таки она нашла нож, охотничий нож гроссмейстера. С ножом в руке она вышла на крыльцо и стала спускаться по лестнице… А он стоял всё такой же серьёзный, ни гнева, ни страха не было на его лице, и лишь неуловимая улыбка вдруг тронула губы.
— Ты уезжаешь от меня, Йорген? — крикнула она.
— Ведь ты не хочешь ехать со мной! — возразил он.
— Нет, хочу! — закричала она и, бросив нож, вскочила в карету.
— Вперёд! — крикнул Микаэль, и весь мир вдруг расцвёл разноцветными огнями радости и счастья. Карета тронулась с места. Восторженные крики богомольцев, желавших святому счастливого пути, заглушили жалобные причитания гроссмейстера и других первосвященников. Между тем карета, запряжённая быками, с грохотом спустилась с холма и покатила по Капитульному переулку в сторону Курфюрстовой дороги.
Зазвонили колокола на башне святого Йоргена, на башне святой Анны, на башне святого Фомы и на башне святого Кнуда.
Над городом стоял такой звон, словно рай вдруг спустился с небес. А карета мчалась всё вперёд и вперёд, и толпы паломников расступались перед ней, пропуская святого и его супругу. Микаэль привстал, не выпуская руку Олеандры из своих рук, и прокричал:
— Я вернусь через триста лет!
Безмерное ликование прокатилось по улицам и переулкам, запруженным толпами паломников, а Олеандра, глотая слёзы и смеясь, сжала руку «святого».
— Стреляй! — рявкнул гроссмейстер, багровый от злости.
Пушкарь приложил фитиль к пушке, раздался выстрел, и буря восторга разразилась с новой силой.
— Да машите же! Машите! — ревел главный капеллан, задыхаясь от ярости. — На вас смотрят!
И святые отцы радостно махали руками вслед святому Йоргену. Девушки тоже махали, что-то кричали и плакали.
Грянул второй выстрел, а карета уже прогромыхала по мосту и выехала на Курфюрстову дорогу. В это время из-за поворота показался отряд ландскнехтов. Почтительно приветствуя знатных путешественников, ландскнехты отдали им честь и освободили проезжую часть дороги.
— Бог его знает, что он за парень! — задумчиво сказал Клаус. Он проходил с Клаудиной мимо кабачка «Праведный паломник», неся в руках голубую колыбельку, которую забрал у своей тётки.
Издалека доносился грохот кареты святого Йоргена. Ветер разносил над городом псалом, распеваемый тысячеголосым хором:
Лик наш радостен и светел,
ибо Йорген нас приметил.
— Да стреляй же, чёрт тебя побери, стреляй в последний раз! — рычал гроссмейстер, плача от злости.
Грянул третий выстрел и возвестил о том, что праздник окончен.
Но долго ещё звонили колокола вслед уносившейся вдаль карете.
Долго ещё стоял гроссмейстер и смотрел вслед тому, кто увёз его любимую дочь, его карету, его быков, его окорока и сыры и два бочонка соборного золота…
А карета мчалась всё быстрей и быстрей, и в ней уносились Микаэль и Олеандра, словно пара диких лебедей… за тёмные леса, за высокие горы…
