— Пишите.

— Бочку моего бесподобного соборного вина.

Святой капитул окаменел.

— Затем плащи и ковры. Вы согласитесь, что без этого мне в дороге не обойтись?

— Вы записали, господин секретарь?

— На покрытие дорожных расходов я беру из моих соборных сбережений оба бочонка с золотом.

Капитул содрогнулся, однако святой Йорген спокойно посмотрел на всех и добавил:

— Так что потрудитесь, господин казначей, списать оба бочонка в расход, и сделайте соответствующую отметку в соборных ведомостях, которые я имел удовольствие просмотреть сегодня утром.

Казначей покраснел и что-то пробормотал.

— Взамен я оставляю вам свой святой, запятнанный кровью плащ, хотя, к своей неописуемой радости, я убедился, что у вас есть ещё два великолепных плаща… в угловом шкафу (тягостное молчание), что свидетельствует о вашей величайшей щепетильности и предусмотрительности… Однако, по-моему, вы поступаете более чем опрометчиво, пуская на тряпки старые плащи и вытирая ими пол в винном погребе… Приготовьте мне багаж, а я тем временем попрощаюсь с моими возлюбленными паломниками.

И он величественно повернулся к ним спиной.

Святые отцы поклонились ему как можно естественнее, они краснели, бледнели, желтели, зеленели, скрипели зубами — но всё-таки поклонились и тотчас же начали, перешёптываясь, собирать в дорогу благородного графа фон Темпельхейма.

Они очень торопились, ибо граф должен был отбыть до того, как в город нагрянут стражники курфюрста.

Между тем святой, приветствуемый толпами паломников, приготовился произнести свою прощальную речь.

И со всех сторон к нему хлынули толпы паломников, опрокидывая столы и скамьи. Телеги перевёртывались, калеки падали, а костыли их ломались на куски.

Каждый старался пробраться поближе к святому Йоргену, люди топтали друг друга и ступали по упавшим — только бы протиснуться вперёд, чтобы лучше видеть и слышать. Наконец-то будет говорить сам святой Йорген, наконец-то наступил великий миг, которого все так ждали, и его святой, достославный голос прозвучит в этом городе впервые после трёхсотлетнего перерыва. Лишь незначительная часть этой огромной толпы слышала его вчера в Соборной роще, и совсем немногие смогли разобрать, о чём он говорил с Коронным вором возле статуи, однако об этих выступлениях святого ходили самые удивительные слухи.

Наконец огромная толпа притихла. Люди стояли возле лестницы Скорби и слушали. Люди толпились на тропе висельников. Горный склон, спускающийся к источнику, был сплошным волнующимся морем людским. Стена, окружавшая сад гроссмейстера, казалась чёрной от людей. Богомольцами была забита вся Аллея первосвященников до самого моста, а на крышах и дымовых трубах устроились паломники помоложе и смотрели во все глаза. На пирамидальном тополе портного Курстена чернели целые грозди слушателей; неожиданно с глухим треском сломался самый большой сук, и с десяток юных приверженцев святого Йоргена рухнули в каменоломню.

Наконец воцарилась тишина, и все головы повернулись к святому Йоргену, стоявшему на склоне холма в чудотворном плаще. Богомольцы видели, как он сделал несколько шагов, худощавый, небольшого роста, — и всё-таки святой, настоящий, прославленный в веках святой! И он стоял совсем рядом с ними!

И прежде чем они успели что-нибудь сообразить, старый Тобиас из Нокебю — прославленный вождь паломников, тот самый, перед крыльцом которого лежит огромная куча навоза, — вдруг затянул дребезжащим голосом:

Момент был подходящий. Словно грохочущая лавина, псалом захлестнул всю эту гигантскую толпу. Религиозный экстаз охватил тысячи тысяч паломников и словно пламенем спаял их в одно огромное монолитное существо, в единую массу, бездумно и тупо ликующую и славословящую святого Йоргена, распростёршуюся у его ног, готовую слепо внимать его словам и повиноваться его воле. По всеобщему мнению, то была великая минута, минута, ради которой стоит жить, нечто незабываемое, и каждый из присутствующих, вернувшись домой, сохранил на всю жизнь воспоминания об этой минуте, как о величайшем событии в своей жизни.

А на вершине холма стоял Коронный вор и, закрыв глаза, принимал поклонение толпы. Уже после первого куплета он сделал знак, что хочет говорить. Но невозможно было погасить энтузиазм, вдруг охвативший богомольцев. Зазвучал второй куплет:

И после второго куплета тут же грянул третий:

Коронный вор уже не пытался остановить поющих. Всякий раз, когда хор затихал, находилось с десяток паломников, которые лезли вон из кожи, лишь бы показать, что они знают, как начинается следующий куплет, и снова над толпой звучал псалом:

И новая буря восторга прокатывалась по толпе.

Ещё вчера он мечтал о том, как взорвёт ко всем чертям этот праздник святого Йоргена, обрушится на эту дурацкую ребячливость и исступлённый фанатизм и возвратит людям здравый рассудок; он покончит со всей этой болтовнёй о плащах и милости божьей, покончит с нелепыми обрядами и шутовством и превратит собор во вместилище народной мудрости и здравого смысла.

Но глядя на это множество глаз, которые светились слепой наивной верой, глядя на это море глупцов, которые, словно первобытные звери, взирали на него с какой-то сопливой беспомощностью, и тупым страхом и в своей почти идиотской религиозности не желали большего, как уютно слиться с толпой таких же фанатиков, подчиняясь их стихийному натиску… глядя на них, Микаэль вдруг понял, что эти несметные толпы богомольцев сами ищут святые храмы, чтобы смотреть на них снизу вверх, подобно тому как зверь смотрит на солнце, ищут чудотворные плащи и сбегаются к ним со всех сторон, пуская от восторга в штаны; и ни у кого из этих скудоумных согбенных существ не появится ни одной светлой мысли, до тех пор пока у них будет главный капеллан, с чьих слюнявых губ они получают разжёванные и пережёванные истины, подобно тому как дети получают разжёванную пищу изо рта кормилицы.

Микаэль подумал, что этих первосвященников и главных капелланов можно всё же понять. Они уже не могут не лицемерить. Иначе богомольцы по своей глупости и скудоумию просто не станут их слушать. И капелланам ничего не остаётся, как плести всякую чушь, рассказывать всевозможные небылицы и так часто лгать, что они уже и сами не способны отличить правду от лжи. И вот они стали отъявленными мошенниками, хитрыми и жадными.

Душа Микаэля содрогалась от отвращения. Но он был не в силах вырвать этих людей из сильных и цепких рук кровососов первосвященников. Как-никак эти руки управляли ими уже сотни лет…

Лебеди скрылись за далёкими горами. Он страстно желал улететь, улететь вслед за ними. Ведь они жили на лоне великой и могучей природы, где нет первосвященников, нет божественного провидения, нет плащей и капелланов…

Паломники пропели восьмой куплет, заключив его словами:

Коронный вор сделал знак рукой, и тут же воцарилась мёртвая тишина. Тысячи глаз буквально смотрели ему в рот, ловили каждое движение его губ.

— Друзья мои! — начал он. — Итак, я посетил свой собор, повидал свою невесту и теперь со спокойной душой могу покинуть вас. Однако незабываемые дни, которые я провёл среди вас, никогда не изгладятся из моей памяти. Но перед тем как уйти, мне хотелось бы напомнить всем вам мудрые слова пророка: «Тот, кто доволен, никогда не унывает, а тот, кто унывает, никогда не бывает доволен!» Это поистине мудрые слова, слова, имеющие глубочайший смысл, который великий пророк раскрыл для всех истинно верующих, и слова эти дадут нам благодатную пищу для размышления в часы досуга, когда мы попытаемся проникнуть в их сокровенную суть. Итак, прощайте, дети мои, прощайте!