Снова упершись в матрац, Эшленд навис над Эмили и сделал резкий толчок.

Тринадцать лет назад в горах юго-восточного Афганистана Эшленда взяли в плен трое местных, когда он скакал на своей неистовой лошади назад, к британской линии фронта. И сильнее всего в момент, когда на него напали из засады, ему запомнилось замедление времени, эластичность, с которой вдруг растянулись секунды, так что каждая отдельная подробность — лошадь, вскинувшая голову, облако пыли, перекрывшее ему видимость, экзотический пронзительный вопль, оглушивший его, острая боль, пронзившая челюсть, в которую с такого близкого расстояния попала свинцовая пуля, — каждое это событие происходило в своей отдельной вечности.

Мгновение, когда он ворвался в Эмили, растянулось точно так же.

В ту долю секунды, когда его бедра качнулись для толчка, он сообразил, что все неправильно понял. То, как Эмили потрясенно вздрогнула, зажатость ее тела, сопротивление, на которое он наткнулся, входя; понимание словно ударило по его чувствам, но было уже поздно. Он уже двигался, белый свет животной потребности ослепил его мозг. Уже невозможно было остановить мощную силу, с которой он вонзался в узкую расщелину Эмили. Но Эшленд понял истину еще до того, как головка члена наткнулась на препятствие, а затем прорвала преграду. Он услышал истину, когда Эмили резко вскрикнула, но успел погрузиться в ее тело до упора.

Эшленд завис над ней. Грудь его тяжело вздымалась, живот едва прикасался к животу Эмили, руки тряслись от напряжения. Он наклонил голову, вдохнул теплый запах ее шеи.

— Прости меня. Я не знал.

Эмили ничего не сказала. Она прерывисто дышала.

Он поднял голову.

— Тебе больно?

Она едва заметно качнула головой. Ему хотелось поднять повязку, посмотреть ей в глаза и прочесть в них правду. Его гениталии сжимались под волнами головокружительного наслаждения, накатывавшего на них от его естества, от преступного первобытного восторга — он у нее первый, он один овладел ею, она была нетронута, она принадлежит ему. Да поможет ему Господь.

— Прости меня.

Пальцы Эмили легонько царапнули его спину.

— Ш-ш-ш. Я знаю. — Она подняла колени, и кожа скользнула по его коже. — Я знаю.

Она уже дышала ровнее.

— Мне остановиться? — прошептал он, заранее страшась ответа. Боже праведный, а если она скажет «остановись»? Сможет ли он?

— Нет, не останавливайся.

Хвала Господу. Он качнул бедрами. Эмили поморщилась.

— Больно?

— Нет.

Он видел, что ей больно. Из сжатого рта вырвалось ругательство. Тупое грубое животное. Он поцеловал ее в губы как можно нежнее.

— Прости. — Поцеловал еще раз. — Пожалуйста, прости.

Опять это легкое касание ее пальцев. Эмили поерзала под ним, приспосабливаясь, и Эшленд резко втянул в себя воздух.

— Не надо. Я этого хотела.

Эмили, девственница. Голова кружилась от осознания, от возможных последствий. Он знал, что у нее нет опыта, но такого даже вообразить не мог. Что девственница делала в этих комнатах? Она казалась такой знающей, такой… Такой жаждущей. Мир вокруг словно сошел с оси.

Эшленд затолкал эту мысль подальше. Он подумает об этом позже.

Он навис над Эмили, не зная, стоит ли ему двигаться, и отчаянно боясь навредить ей еще сильнее. Мысли дико метнулись назад, в прошлое, к первой брачной ночи. Подробности в его памяти давно потускнели и перепутались. Понравился ли Изабель этот акт? Что он тогда делал? Эшленд ничего не помнил. Он был тогда так молод, сходил с ума от вожделения, ничего об этом не знал, думал в основном только о себе, о собственных нуждах и о новизне происходящего. Вполне возможно, что тогда он кончил, едва войдя.

Он и сейчас был готов кончить, как зеленый эгоистичный юнец. Эшленд старался подавить желание, подавить беспримесное наслаждение, копившееся в паху, подавить всепоглощающий инстинкт, требующий немедленно излиться в ее тесное девственное гнездышко.

Потому что это Эмили, его Эмили, и она впервые в жизни легла с мужчиной. Она выбрала его. И она заслуживает всего, что он может ей дать.

Эшленд уже дышал спокойнее, сердцебиение улеглось. Он снова качнул бедрами, и на этот раз Эмили не поморщилась.

— Больно? — выдохнул он.

— Нет. — Она настойчиво приподняла бедра.

Он немного вышел из нее и снова вошел.

— О!

— Хорошо? — спросил он.

— Даааа. — Она выдохнула это так, словно еще сомневалась. Он вышел чуть больше и снова вошел. Эмили застонала. Этот стон он узнал — это был хороший стон.

Эшленд с силой выдохнул. Слава богу.

Он вышел наполовину, затем толкнулся вперед. И снова, на этот раз на дюйм глубже. И снова. Нежная, скользкая, уютная женская плоть. Как он жил без этого? Он был готов умереть за нее, за сладкую возможность целиком вонзить свое восставшее орудие в это очаровательное тепло, в эти жадные шелковистые ножны. В Эмили.

Теперь она подавалась ему навстречу, коротко, восхитительно дыша. Он наклонился и снова поцеловал ее, на этот раз увереннее.

— Хорошо?

— Не останавливайся!

Эшленд вонзался в нее ритмично, не слишком быстро, не слишком сильно, не забывая об уже нанесенном ей вреде. Разум с трудом припоминал технику, но тело помнило все. Тело знало, что делать, знало, как перейти к этому древнему рисунку, — войти и выйти, войти и выйти, приспосабливая свои движения к ее, как найти правильный подход, как найти самое точное место в ее теле.

Она такая сладкая и нетерпеливая, такая податливая и одновременно решительная.

Сначала он думал, что его будет преследовать призрак Изабель, но все воспоминания о жене давно улетучились из памяти. Была только Эмили и негромкие животные звуки, которые она издавала, то, как она вдавливала пятки в его бедра, то, как ее тесная расщелина совершенно незнакомым образом сжимала его естество, словно была отпечатком всей ее личности. Его захлестывала волна давно забытых чувств: радость и настоятельность, и ликование — и все это вело прямиком к пику.

Подступал оргазм, могучий до боли. Его уже не сдержать. Эшленд вонзался в Эмили все быстрее, раздираемый между желанием быть нежным и почти отчаянием, кожа под рубашкой пылала, стала влажной от пота, он дышал резко и прерывисто.

— Эмили, я сейчас кончу, о Господи, так сильно, я не могу… — Он приподнялся чуть выше, надеясь оттянуть завершение еще хотя бы на миг, но в эту секунду она сжалась вокруг его естества, выдохнула его имя, и ослепительный взрыв восторга обрушился на него без предупреждения.

Он собирался выйти из нее, как полагается разумному и внимательному джентльмену, но не смог отказать себе в этом последнем эгоистичном поступке, завершавшем вечер эгоистичных поступков. С последним могучим толчком он глубоко вонзился в безупречное юное тело Эмили, изливаясь и изливаясь восхитительными выплесками наслаждения, отдавая ей все, что имел.

А потом все кончилось. Опустошенный, потрясенный, он упал на Эмили и зарылся лицом в ее распущенные волосы.

«Теперь я точно проклят», — подумал он.

Она счастлива.

Эшленд лежит на ней и в ней, наконец-то слившись с ней. Эшленд. Он получил с ней наслаждение, дав ей наслаждение в ответ. (Три раза! Впрочем, она не помнила, когда успела это подсчитать.) Он заставлял ее тело саднить и болеть, и петь, и оживать по его команде.

Он представлял собой все, что она мечтала увидеть в любовнике, — за исключением, пожалуй, переизбытка одежды.

И оказался в точности таким тяжелым, как она и боялась.

Как ни странно, ее это не беспокоило. Его почти бездыханное тело казалось очень… приятным. Драгоценный груз. В черной слепоте повязки во вселенной существовало только огромное тело Эшленда, и больше ничего.

Она не слышала тиканья часов в соседней комнате, но думала, что если б услышала, они тикали бы неестественно медленно, в точности как билось сейчас ее сердце. Словно его придерживает рука Господа.