— Поскольку катастрофы не произошло, лорд Сильверстоун, благодаря быстрым действиям вашего отца, думаю, мы можем спать спокойно.

Говоря это, она не смотрела на Эшленда. Она не могла смотреть на него последние несколько дней. Всякий раз как ее взгляд падал на него — в коридоре, в классной комнате или вчера ночью, когда он остановился у библиотеки, чтобы обменяться несколькими вежливыми фразами, — она вспоминала прикосновение его пальцев к своей груди, теплое дыхание у себя на затылке, его губы на нежной коже запястья.

Она вспоминала, как сидела перед ним в одной сорочке, почти голая, и читала негромким голосом страстные пассажи мисс Бронте, надеясь, что он не узнает тембр учителя своего сына, этого нелепого человечка с бакенбардами. Вспоминала, как Эшленд сидел, молчаливый и невидимый, в кресле у нее за спиной; вспоминала, что она все равно ощущала его присутствие, каким-то образом ощущала каждый его неторопливый вдох, каждый ласковый взгляд на свое тело. Вспоминала, как горела ее кожа, как напрягались груди, как между ног все стало влажным и ныло.

Разве возможно после этого смотреть в его ледяной глаз?

Вчера вечером, услышав, как его шаги приостановились возле библиотеки, она всячески обругала себя. Нельзя было задерживаться там, куда в любой момент может войти Эшленд! А когда он вошел и, на удивление, весело ее приветствовал, она пробормотала что-то в ответ и встала.

— Совсем ни к чему уходить из-за меня, мистер Гримсби, — сказал он, и Эмили мгновенно покраснела — вся кровь рефлекторно бросилась ей в лицо, стоило только вспомнить интимность его слов в отеле, притягательный рокот его голоса, произносившего ее имя.

Эмили.

Она сказала, что как раз собиралась уходить, потому что уже начиталась, и выскочила из библиотеки, стараясь не прикоснуться к его массивному телу, словно он болел чем-то заразным, — тифом, или дифтерией, или инфлюэнцей чувств. Господи, а если он ее узнал? Волосы, фигуру или руки?

Да и вообще, что она делала в том номере в отеле?

Она сошла с ума. Влюблена до безумия, безумно одержима им.

Сумасшедшая.

Не следовало принимать это приглашение на обед. Нужно было сказать, что она плохо себя чувствует после падения с елки, и попросить поднос в комнату. Но она же не могла устоять, верно? И страшась оказаться рядом с герцогом Эшлендом, она с той же силой мечтала об этом.

— Мистер Гримсби, — сказал герцог, и она тотчас же вновь ощутила, как его руки обнимают ее, как они вдвоем падают на мраморный пол. Метафора, если таковая вообще существует. — Мистер Гримсби, вы меня слышите?

Эмили резко вскинула голову.

— Да, ваша светлость! Прошу прощения. Я… витал в облаках.

— Не самое подходящее занятие для Йоркшира, — тут же вставил Фредди.

— Я всего лишь хотел осведомиться, хорошо ли вы проводите Рождество. Разумеется, несмотря на смертельную опасность.

Боже правый, неужели она видит смешинку в голубом глазу герцога?

Эмили подтолкнула вверх очки.

— Да, сэр. Хотя, пожалуй, я предложил бы на следующий год вложить герцогские деньги в более прочную лестницу.

— Безусловно, я самым серьезным образом обдумаю ваше предложение. — Ей показалось, что герцог сейчас в самом деле улыбнется, но он только сделал глоток вина. — Осмелюсь предположить, что для вас довольно тяжело отмечать Рождество без близких людей, да еще в таком отдаленном и весьма непривлекательном уголке Англии.

— Вовсе нет, сэр. Я чувствую себя тут как дома.

Она знала, что Эшленд внимательно изучает ее, и старалась по возможности не покраснеть еще раз. Вернулись лакеи со следующей переменой. Десерт, облегченно отметила Эмили. Традиционный сливовый пудинг, почти утонувший в коньячном соусе. Вдруг стало очень больно — это напомнило ей, как проходило Рождество в детстве, пока не умерла мама. Мама всегда настаивала на английских ритуалах.

— Я рад это слышать, мистер Гримсби, — сказал наконец Эшленд.

— Еще как, — поддакнул Фредди. — Я прямо чувствую, как вы становитесь частью семьи. Ужасно здорово, что сегодня вечером вы с нами, разгоняете унылую мрачность одинокой столовой. — Он сунул в рот полную с верхом ложку пудинга, закатил глаза к небесам и задумчиво заработал челюстями. — Слушайте, — проглотив, воскликнул он. — Мне в голову только что пришла блестящая мысль!

— Надеюсь, она связана с греческими ямбами, — заметила Эмили, с трудом подавив желание взглянуть на часы, стоявшие на каминной доске. Она отсчитывала минуты, дожидаясь, когда можно будет сбежать от беспощадного внимания герцога Эшленда. Чем скорее закончится этот обед, тем лучше. Тогда она сможет вернуться к привычной рутине и питаться с подносов, принесенных в комнату, или время от времени появляться за столом прислуги, чтобы ее не сочли высокомерной. Так она будет в безопасности. Не попадаясь на глаза герцогу, она сможет придумать, как избавиться от этой безумной и опасной одержимости, от такого сильного желания, что оно превратилось в физическую боль в груди.

— Ха-ха! Греческие ямбы в сочельник! Какой вы оптимист, мистер Гримсби. — Фредди жадно запустил ложку в коньячный соус. — Нет-нет. Я вот думаю, вы должны присоединиться к нам сегодня вечером в гостиной для традиционного разворачивания подарков и рождественского эля. В конце концов теперь вы — член семьи, раз уж отец спас ваши мозги от размазывания по бальному залу. Это создает между нами своего рода близость. Как по-твоему, отец?

Вилка Эмили с драгоценным грузом сливового пудинга замерла на полпути ко рту.

Она кинула панический взгляд на лицо Эшленда.

Герцог ел свой пудинг. Он прожевал, проглотил и вытер рот. Он скажет «нет». Вилка продолжила свой путь, но во рту пудинг таинственным образом превратился в золу.

Он должен сказать «нет». Это невозможно. Это неприлично. Это…

Опасно.

Эшленд, кажется, даже не догадывался, что сейчас вынесет вердикт сокрушительного значения. На его лице не отражалось вообще никаких эмоций. Он ловкими движениями левой руки сложил свою белоснежную салфетку и положил ее рядом с тарелкой.

У Эмили внутри все горело, но руки оставались холодными как лед. «Скажи „нет“», — мысленно молила она.

Эшленд посмотрел на сына, и его твердые губы тронула улыбка — улыбка! Те самые губы, которые прижимались к ее запястью. Те самые губы, что почти прикасались к ее волосам в наэлектризованной тишине гостиной в «Эшленд-спа-отеле».

Герцог положил ладонь на спинку стула, словно собираясь встать.

— Думаю, это прекрасная идея, Фредерик, — произнес он. — В самом крайнем случае мистер Гримсби оживит беседу греческими ямбами. — Он обернул к Эмили свое пиратское лицо, умудряясь выглядеть одновременно властно и нецивилизованно с этой своей черной глазной повязкой и серебристыми волосами. — А вы что скажете, мистер Гримсби? Мы, конечно, унылая пара, Фредди и я, но это же лучше, чем ждать день подарков[2], а?

— Я… — Эмили беспомощно покачнулась. Конечно же, она купила для них подарки, еще неделю назад, в магазинах «Эшленд-спа». Книгу для Фредди, ручку для Эшленда. Мисс Динглеби всегда делала подарки на Рождество своим подопечным и их родителям, поэтому Эмили и купила эти безделушки на случай, если от нее этого ждут.

— Ой, ну ладно вам, мистер Гримсби, — сказал Фредди. — Елку уже поправили. Кроме того, я подозреваю, что Люси уже стоит за дверью под омелой и подстерегает вас. Вам будет куда лучше с нами. Безопаснее действовать сообща.

Эмили в ужасе оглянулась на внушительную дверь столовой.

Затем подняла бокал и с безрассудной несдержанностью осушила его до дна.

— Да, конечно, — сказала она. — Я буду в восторге.

Наступил морозный вторник. Пробило всего четыре часа, когда герцог Эшленд сел верхом на коня и жестом приказал груму отойти, но этот день показался ему самым долгим за всю жизнь.

Собственно, вся неделя тянулась так медленно, словно волокла за собой телегу, груженную йоркширскими булыжниками.