Эшленд, лежавший на ней сверху, не шевелился. Его вес тепло, чудесно вдавливал ее в матрац, его дыхание слегка колыхало ей волосы. Биение его сердца отдавалось в ней, и билось оно еще медленнее, чем ее собственное, — как такое возможно?

И как это может быть, что из всех многочисленных удовольствий, которые он обрушил сегодня вечером на ее ничего не подозревавшее тело, самым большим оказалась возможность просто лежать с ним? Вот как сейчас — его дыхание смешивается с ее, его сердце бьется почти в унисон с ее, а его естество в ней остается по-прежнему твердым. Она слегка сжала окружавшие его мышцы, чтобы почувствовать отголосок тех ощущений, и услышала, как в его горле зародился негромкий стон.

Эмили провела пальцем по его спине. Влажная рубашка прилипла к коже. До чего божественно — вот так прикасаться к нему. Сквозь туман в мозгу неторопливо текли мысли. Вспыхнула и исчезла картинка: горит свеча, ловкие пальцы Эшленда передвигают шахматную фигуру. Коня. Эти же самые ловкие пальцы только что раздвигали ее плоть, ласкали ее, дарили восторг.

Эмили просто не могла поверить самой себе.

Но невозможно отрицать блаженную усталость мышц, слегка дрожавших после случившегося. И немного саднит между ног, где все еще лежит Эшленд.

Это произошло. Она отдалась ему. Завладела бесценным и невосполнимым товаром — девственностью принцессы — и наградила им мужчину по собственному выбору. Она восторжествовала над своей судьбой. Позже возникнут последствия, бесчисленные осложнения, но пока она об этом думать не будет. Пока она будет наслаждаться этим простым и дивным моментом.

Эшленд пошевелился. Она провела ладонью по его руке — правой руке, добралась до пустой манжеты.

— Как ты ее потерял? — мягко спросила она. — Враги отрубили?

Он попытался высвободиться, но Эмили не убрала руку.

— Нет, — сказал он. — Это сделал хирург британской армии, когда я вернулся в лагерь.

— А что с ней случилось?

Он вздохнул и отвернул голову в сторону. Его волосы защекотали ей лицо.

— В кисти человека находится множество нервных окончаний, в результате чего она является исключительно подходящим объектом для пыток.

Эмили провела пальцами по закругленному обрубку. Он был на удивление гладким, без шрамов, и напоминал локоть.

— Она все еще болит?

— Ничего серьезного.

— Я тебе не верю.

Эшленд снова вздохнул, и это было единственным движением. Даже обрубок (что за ужасное название для той части его тела, которую она так любила — потому что она любила в нем все) — даже обрубок лежал в ее ладони как неподвижный груз.

— Существуют фантомные боли, — произнес он. — Давно описанные в медицинской литературе. Кажется, что кисть все еще на месте.

— Как поразительно. — Она продолжала ласкать и исследовать его.

Он говорил каким-то далеким голосом:

— В восточных странах левая рука считается нечистой, потому что человек моется ею после испражнения. Вот почему они искалечили мне правую. Весьма изысканный штрих.

Она поднесла обрубок к губам и поцеловала его.

— Прости меня, — сказал он. — Мне следовало сообразить или хотя бы спросить. А когда я понял, то должен был остановиться.

— Я бы не позволила тебе остановиться.

Внезапно он приподнялся, высвободил свое естество и откатился в сторону.

— Это моя вина.

— Не уходи!

Нахлынул холодный воздух. Матрац заколебался. Эмили приподнялась на локтях, чувствуя себя опустошенной.

— Куда ты?

— Одну минутку, — отозвался он.

Она услышала шаги по ковру, скрип двери, шипение воды в кране. Между ног потекло что-то влажное. Эмили охватила паника. Она протянула руку, потрогала и потрясенно поняла, что влажного очень много. Физическое свидетельство того, что произошло. Из нее вытекает теплое семя Эшленда.

Что она наделала?

Он вернулся, положил руку ей на плечо.

— Ляг на спину, — сказал он ласково. Ошеломленная, Эмили молча повиновалась.

Ну разумеется, его семя в ней. В этом весь смысл, разве нет? Необыкновенное удовольствие плотского слияния — это не более чем способ природы заставить животных воспроизводить себя.

Что-то теплое и влажное коснулось саднящего места между ног. Эшленд мыл ее молча, нежными движениями, вытирал какой-то тканью. Нахлынуло острое смущение. Минуту назад они были невероятно близки, слившись вместе, обмениваясь дыханием. А теперь он смывал с нее остатки этого интимного акта, и ей казалось, что их разделило какое-то клиническое отчуждение.

— Тебе больно? — спросил он.

— Я… нет. Ничего страшного. — Она попыталась улыбнуться, восстановить близость. — Если хочешь знать, это было просто чудесно.

Матрац снова колыхнулся — Эшленд встал и куда-то отошел, вероятно, обратно в ванную, чтобы положить салфетку. Эмили села. Кровь отхлынула от головы, она почувствовала головокружение. Сжав затылок, Эмили обнаружила, что фальшивый шиньон болтается на шпильках. Она торопливо заколола его и поправила повязку, чтобы скрыть неаккуратность. Сорочка, должно быть, где-то на полу. На дрожащих ногах Эмили соскользнула с кровати.

— Осторожно! — Рука Эшленда подхватила ее под локоть.

— Я искала сорочку.

— Вот она. — Рука отпустила локоть, на голову скользнула ткань, Эшленд помог ей просунуть руки в рукава.

— Спасибо, — сказала она.

— Конечно. — Молчание. — С тобой все в порядке?

— Да.

О боже, как неловко! Эмили снова покраснела. О чем он думает? Испытывает к ней отвращение? В своей откровенности она, возможно, переступила границы приличного поведения? Или вообще все сделала неправильно?

Он не отошел в сторону. К ней не прикасался, но она чувствовала исходящее от него тепло. А вот голос прозвучал холодно и безразлично:

— Боюсь, ты опоздала на поезд. Комната, конечно, остается за тобой. Я пришлю сюда миссис Скрутон со всем, что тебе может потребоваться.

— Мне ничего не нужно.

— Не строй из себя мученицу.

Эмили отшатнулась.

— Мученицу!

— Совсем ни к чему отказываться от всего.

— Мне кажется, я отказалась не от всего, — с горечью заметила она.

Эшленд сделал какое-то движение, и исходящее от него тепло исчезло.

— Понятно, — произнес он. — Как я уже сказал, вина здесь только моя. И я беру на себя всю ответственность за случившееся сегодня. Мне следовало обуздать себя. Но я этого не сделал и… и, совершив ошибку, заверяю, что…

— Ошибку! — Эмили ткнула рукой в сторону кровати. — Это было для вас ошибкой? Я-то думала, это было прекрасно. Я думала, это драгоценный дар!

— Эмили…

— Уходите, — сказала она. — Просто уходите.

— Я не уйду вот так…

— Вы уйдете. Вы считаете, все должно быть только по-вашему? Нет. Я встречаюсь с вами, когда вы просите, я следую вашим правилам, я отбросила всякую скромность, я отдалась вам самым бесстыдным образом, даже не видя вас! Так оставьте мне хоть каплю гордости. Позвольте сохранить хотя бы каплю достоинства. — Она тяжело дышала, сжав кулаки. Она даже не знала, куда направить свою ярость! Она кричала в пространство, не в силах понять в темноте, где он стоит.

Эшленд молчал. За окном ветер издал какой-то странный свистящий звук, пронзивший спальню, как остро отточенный стилет мисс Динглеби.

Под ковром скрипнула половица.

— Ну что ж, мадам, хорошо. — Низкий голос Эшленда особенно выделился на фоне воя йоркширского ветра, прозвучав неожиданно близко. — Снимите повязку, если она оскорбляет ваше достоинство. Если хотите увидеть, что за существо лишило вас сегодня невинности.

Эмили застыла.

— Давайте же, — негромко продолжал Эшленд. — Или хотите, чтобы я сам снял ее с вас?

Окно резко задрожало. Щеки Эмили коснулся сквознячок, слишком теплый, чтобы проникнуть снаружи. Дыхание Эшленда? В окружавшей ее тьме она чувствовала его жар, его мощь совсем рядом, в каких-то нескольких дюймах.

— Я… я не могу. — Она опустила голову. — Не могу.

— А. Ну что ж, пусть будет так.

Нахлынула волна беспомощности. Их безупречный, священный миг в конце концов оказался всего лишь мигом. Чей-то голос эхом прозвучал в ее голове, голос одной полупьяной мачехи или другой: «Разве ты не знаешь? Всем этим скотам требуется лишь как следует потыкать, а потом они пропадают. Отдашь это — отдашь все».