Если вам хватило любопытства и терпения прочесть этот длинный список, то, добавив к нему послевоенных новорожденных (Фат, Бальмен, Диор, Живанши[260]), заметите, что число мужчин заметно превосходит число женщин. Следствие? Вдохновение. Как женщина, должна признать, что изобретательность, глубочайшая смелость свойственны в основном мужчинам. Здесь нет противоречия. Я хорошо знаю, каким женщинам – Жермене Леконт, Карвен, Коко Шанель или Скиапарелли – обязана парижская Высокая мода, но утверждаю, женщина обычно отличается непререкаемой техникой, безупречным вкусом, умением работать ножницами, ниткой и иголкой. Она входит в искусство через узкую дверь профессии. Хотя ее дочь ныне графиня де Полиньяк, величайшее благородство Жанны Ланвен в том, что свои первые шаги она делала в качестве работницы-швеи.

Мужчины в основном идут обратным путем: начинают с вдохновения, потом приспосабливают его к требованиям профессии, поэтому они больше стремятся к нововведениям. Их можно сравнить с Наполеоном, который выигрывал сражения, не соблюдая традиционных правил стратегии. Знаю, бывают исключения. Жак Фат был вначале портным, как Баленсиага, создававший в каждой коллекции модельамулет, кроил и шил своими руками. И все же деятельность мужчин больше соответствует интеллектуальным требованиям, они вначале используют художественный избыток своего вдохновения и им руководствуются.

Какой из школ, женщин или мужчин, следует отдать предпочтение? Какую стоит порицать? Конечно, никакую. Напротив, равенство полов необходимо для моды, которая столь же нуждается в поэзии, как и в здравом смысле. Кстати, чтобы примирить тех и других, скажем, что профессия формирует личности модельеров: мужчины здесь немного женщины, а женщины – немного мужчины. У искусства свои требования, и оно деспотически перемешивает своих служителей.

Почему говорят о моде в единственном числе? Почему не говорить о модах? Не пора ли признать, что вариантов моды столько же, сколько и модельеров? Почему они внезапно в один и тот же момент изобретают похожие друг на друга и почти неотличимые силуэты, и все они вместе становятся линией 1956, 1957 или 1958 года? Столько вопросов, на которые у непосвященного нет ответов, но благодаря им Высокая мода хранит часть своей тайны и поднимает престиж.

Не претендуя на проникновение в секреты (их полностью никогда не раскроют даже тем, кто, как я, живет в этом прекрасном мире), постараюсь приподнять краешек занавеса, приотворить двери, объяснить необъяснимое. А в остальном сошлемся на чудеса. Манекенщицы слетаются в Париж со всех концов света, так же поступают и модельеры и, как королевы их салонов, маньчжурки, бретонки, шотландки или француженки, создают парижскую моду.

Баленсиага – испанец, прозванный Кристобаль Великолепный, этот человек-тайна никогда не показывается на публике. Странная и исключительная личность по своему таланту. Каждая из его коллекций служит всей моде три или четыре года. Предвестник, новатор, он – САМА мода. Бежав от испанской революции, он с пустыми руками приехал во Францию в 1937 году, основал свой Дом на авеню Георга V, а сегодня обеспечивает связь Парижа с Мадридом. Свадебное платье Карменситы Франко, дочери каудильо[261], создано Баленсиагой. Скиапарелли итальянка, Пиге швейцарец, Жан Дессе имеет греческое происхождение и так далее. Как я уже говорила, основателем парижской Высокой моды стал… англичанин, обосновавшийся в Париже в 1857 году, – Чарльз-Фредерик Ворт, сын писца лондонского нотариуса.

Создатель коллекции Ланвен, Антонио де Кастилло, с которым я много работаю, испанец, как и Баленсиага. Очаровательный человек! Утонченный, с дерзновенным вкусом, колоритный, он радует друзей не только талантом, но и творческим вдохновением, поспешной речью, акцентом, точными уморительными пародиями на каждого.

Надо видеть его в утро демонстрации новой коллекции, он умирает от страха и забывает о пародиях. Он крайне религиозен и ежесекундно крестится, а в ладони сжимает золотую безделушку-амулет.

Есть французы, как Пьер Бальмен или Юбер де Живанши, но редко они бывают парижанами. Вряд ли мне возразит Кристиан Диор. Нормандец из Гренвилля, необычная помесь художника и делового человека. Он любит живопись (имеет собственную галерею), деревню (в Милли он владеет перестроенной мельницей), музыку и тишину.

Он редко показывается на людях, категорически запрещает входить в свою студию, где зарождаются его коллекции. Злые языки утверждают, что Диор делает себе рекламу «стилем Греты Гарбо» или тем, что комплексует из-за лысины и брюшка в сорок лет. А у меня сложилось впечатление, что он уходит от мира, потому что много работает. Короче, Диор вместе с конкурентами образует франко-греко-испано-английский коктейль (кое-кого я забыла), который, по всеобщему мнению, считается квинтэссенцией парижского вкуса. И по праву! Но как им при небольших расхождениях в деталях удается встретиться с модой, назначающей им свидание дважды в год? Может, у них есть пароль? Или они совместно обдумывают внезапные сюрпризы и разрабатывают атаки?

Прежде всего надо признать, что мода подчиняется законам всех жанров искусства: не стоит на месте и реагирует на изменения настроения. Если в один сезон носят узкие юбки, почти наверняка модельеры решат в следующей коллекции их расширить. Разве ради этого следует созывать конференцию? Напротив, каждый ревниво хранит свои секреты.

Изобретение моды есть великое искусство, а потому творец предпочитает оставлять за собой выгоду от находок.

В книге «Я – модельер» Кристиан Диор рассказывает, как был модельным мастером у Люсьена Лелонга вместе с Пьером Бальменом, который уже тогда говорил про него: «Кристиан Диор – красивое имя для модельера!.. Когда мы разместим свои магазины друг против друга, я выставлю в витринах громадные платья, чтобы внушить вам, что… а сам начну шить узкие платья…» Но как объяснить эти встречи с модой, диктат модельеров, когда однажды они выносят вердикт: «Подол юбки в 35 см от пола».

Мне говорили, что Кристиан Диор утверждал: «Женщины не носят то, что любят, они любят то, что носят».

И скажите после этого, что сюрприз не был продуман? Если честно, я убеждена в обратном. Прежде всего, мода не терпит единообразия.