Почему никто ничего не замечал до того, как все беды — крах банков, увольнения, взыскания на купленные в ипотеку дома — не накрыли нас с головой? Ответ прост. Экономическая теория, утверждавшая, что нам ничего не угрожает, попросту ввела население и правительство с большинством экономистов в приятное заблуждение. Но это ущербная теория: она не учитывает субъективный фактор в экономическом поведении и роль иррационального начала. А заодно и тот факт, что люди могли не знать, что угодили на «американские горки».

Традиционная экономическая наука преподносит нам свободный рынок как безусловное благо. Это убеждение закрепилось не только в таких бастионах капитализма, как Соединенные Штаты и Великобритания, но и по всему миру, даже в странах с укоренившимися социалистическими традициями — Китае, Индии и России. Согласно традиционному учению, капитализм свободного рынка совершенен и устойчив по своей сути и в государственном вмешательстве необходимости мало — а то и вовсе никакой. Наоборот, единственная угроза масштабного экономического кризиса сейчас или в будущем исходит как раз от вмешательства государства.

Эта доктрина уходит своими корнями в труды Адама Смита. В ее основе лежит следующее рассуждение. Участники идеального свободного рынка стремятся рационально удовлетворить свои экономические интересы, максимально используя все взаимовыгодные возможности, чтобы производить товары и обмениваться ими друг с другом, и это, в свою очередь, приводит к полной занятости. Человек, который руководствуется рациональными соображениями и готов получать меньше, чем производимая им прибавочная стоимость, получит работу. Потому что он может рассчитывать на взаимовыгодный обмен: работодатель наймет его за запрашиваемую им плату и все равно получит часть его труда бесплатно, тем самым увеличив собственную прибыль. Конечно, безработные не исчезнут. Но это будут те, кто либо ищет рабочее место, либо требует несоразмерно высокую — т.е. превышающую стоимость произведенной продукции — плату за свой труд. Такую безработицу нельзя назвать вынужденной.

В определенном смысле эта теория экономической устойчивости оказалась чрезвычайно удачной. Например, она объясняет, почему большинство людей, ищущих работу, даже в условиях тяжелого экономического спада, оказываются более или менее трудоустроенными. Возможно, она и не объяснит, почему, скажем, в 1933 г., в разгар Великой депрессии, 25% рабочей силы США были безработными, зато становится ясно, почему даже в этих условиях 75% имели работу: ведь они участвовали во взаимовыгодном производстве и обмене, о котором писал Адам Смит.

Так что даже в своем наихудшем варианте эта теория заслуживает высокой оценки — по крайней мере, в рамках критериев, которые использовал один подслушанный нами в кафе школьник. Он жаловался, что получил тройку за тест по правописанию, хотя набрал целых 70% правильных ответов. Теория, о которой мы говорим, выдерживает этот уровень даже в самые сложные для прогнозов периоды последних двухсот лет. Практически всегда — например, сейчас, когда уровень безработицы в США достигает 6,7% (с тенденцией к увеличению), — она остается на удивление точной.

Все же давайте вновь обратимся к Великой депрессии. Мало кто задается вопросом, почему в 1933 г. уровень занятости составлял целых 75%. Куда чаще интересуются, почему безработица достигала 25%. Мы считаем, что для макроэкономики важно отсутствие полной занятости. Следовательно, неполный уровень занятости объясняется отклонением от классической модели Адама Смита.

Как и множество наших коллег, мы полагаем, что в вопросе о том, почему большинство людей все-таки имеет работу, Адам Смит по существу был прав. Мы также готовы с некоторыми оговорками признать верность его умозаключений по поводу экономических преимуществ капитализма. Но считаем, что его теория неспособна описать причины экономических колебаний.

Труд Адама Смита не объясняет, почему экономику мотает вверх-вниз, как на «американских горках». Да и главный его постулат (для вмешательства государства в экономику нет или почти нет необходимости) не выглядит обоснованным[9].

Адам Смит справедливо исходит из того, что люди осознанно преследуют свои экономические интересы. Но теория Смита упускает из виду то, что они могут руководствоваться и неэкономическими мотивами, вести себя нерационально и упорствовать в своих заблуждениях. То есть не принимает в расчет иррациональное начало.

Джон Мейнард Кейнс, напротив, стремился объяснить причины неполной занятости и подчеркивал значение этого начала. Он говорил о его основополагающей роли в расчетах любого бизнесмена: «Говоря откровенно, приходится признать, что крут сведений, используемых нами для оценки дохода от железной дороги, медного рудника, текстильной фабрики, патентованного лекарства, атлантического лайнера или дома в лондонском Сити, который может быть получен спустя, скажем, десять лет (или даже пять лет), стоит мало, а иногда и вовсе ничего не стоит»[10]. Если люди пребывают в такой неопределенности, то на основании чего они принимают решения? На основании иррационального начала, «этой спонтанно возникающей решимости действовать». Вопреки тому, что утверждает рациональная экономическая теория, решения принимаются «отнюдь не в результате определения среднего арифметического тех или иных количественно измеренных выгод, оцененных по вероятности каждой из них»[11].

Изначально в словосочетании spiritus animalis, употреблявшемся в классической и средневековой латыни, слово animalis имело значение «животворящий» или «присущий душе», а все сочетание означало духовную энергию и жизненную силу [12],[13]. Но в современной экономической науке это понятие приобрело несколько иной смысл. Оно используется для обозначения всего неупорядоченного и нелогичного в экономике и одновременно характеризует то, как мы ведем себя в неоднозначных или неопределенных условиях: впадаем в ступор или энергично преодолеваем свой страх и нерешительность.

Как и семейная жизнь (которая включает в себя периоды согласия и споров, счастья и подавленности), экономика отдельных стран тоже переживает и хорошие, и плохие времена. Меняется общество, меняется степень нашего доверия друг к другу. И наша готовность прикладывать какие-то усилия и идти на жертвы — тоже величина отнюдь не постоянная.

Представление о том, что, подобные нынешнему, экономические кризисы вызваны по преимуществу изменениями в нашем мышлении, противоречит общепринятым экономическим теориям. Но происходящий сейчас спад в области финансов и недвижимости определенно связан с такими сдвигами. Он случился именно из-за того, что у нас изменилось отношение к будущему, появились новые соблазны, объекты зависти или обиды, а также иллюзии — и прежде всего представления о состоянии дел в экономике. Именно из-за этого одни платили целые состояния за домики, затерявшиеся посреди кукурузных полей, а другие ссужали им деньги на такие покупки; индекс Доу-Джонса взлетал до 14 000 пунктов, а через год с небольшим опускался ниже 7 500; уровень безработицы в США за последние два года повысился на 2,5%, и конца этому повышению не видно; Bear Stearns, один из крупнейших мировых инвестиционных банков, сумел спастись (да и то довольно условно) лишь благодаря срочной помощи Федеральной резервной системы, а компания Lehman Brothers и вовсе рухнула; значительная часть банков во всем мире испытывает дефицит фондирования, а некоторые из них сейчас, когда мы пишем эти строки, даже получив солидные государственные вливания, по-прежнему балансируют на грани краха. А что будет дальше, нам знать и вовсе не дано.