Ламон Дюпон, президент химической компании, носящей его имя, сделал сходное утверждение, пересказанное журналисткой Washington Post Анной Янгман:
«Сейчас, отмечает Дюпон, есть неопределенность насчет будущего налогового бремени, стоимости трудовых ресурсов, политики государственных расходов, законодательных ограничений в той или иной отрасли — всего того, что отражается на прогнозе прибылей и убытков. Именно этой неопределенностью, а не каким-то укоренившимся антагонизмом по отношению к политике государства, и объясняется нынешний паралич производства. Именно эта неопределенность заставляет некоторых сомневаться, хватит ли у промышленности сил выйти из сегодняшней депрессии столь же эффективно, как это получалось раньше»[141].
Доверие в ходе Великой депрессии сократилось так сильно, что проблемы продолжались целое десятилетие. Его уровень не восстанавливался до тех пор, пока Вторая мировая война самым решительным образом не поменяла ключевую историю, благодаря чему экономика преобразилась[142].
Итог истории про депрессии
Как видим, две самых глубоких депрессии в истории США повлияли на уровень экономического доверия, готовность переступить границы дозволенного в погоне за прибылью, распространение денежной иллюзии и понимание экономической справедливости. Депрессии были теснейшим образом связаны с этими факторами, почти не поддающимися измерению.
Может показаться, что времена депрессий давно прошли и что наши экономические институты с тех пор настолько усовершенствовались, что ничего подобного не допустят. В период обеих депрессий происходили массовые набеги на банки, что сейчас представляется делом прошлого — ведь еще в 1930-е была учреждена всесторонняя система страхования банковских вкладов. К тому же первая из этих депрессий произошла еще до того, как в США появился свой Центробанк — Федеральная резервная система; а со времен второй депрессии знаний о том, как он должен функционировать, стало существенно больше.
С другой стороны, кризис высокорисковой ипотеки может считаться прямым следствием недостатков современной системы страхования вкладов. С начала 1990-х в США интенсивно развивался теневой банковский сектор в виде кредиторов, финансировавших свою деятельность за счет выпуска ценных бумаг, на которые гарантии этой системы не распространялись. Более того, даже ФРС, в том виде, в каком она существовала в начале 2007 г., не сумела предотвратить процессы, подозрительно похожие на набеги на банки, когда финансовые учреждения начали рушиться одно за другим. В ответ пришлось реформировать ФРС, вооружая ее новыми кредитными механизмами, позволившими ей выйти далеко за пределы своей традиционной вотчины — депозитарных учреждений.
Растущая сложность нашей финансовой системы не позволяет экономическим институтам, таким как страховщики вкладов или центробанки, опережать все финансовые нововведения.
Сегодня центробанки озабочены дефляцией, и едва ли они ее допустят. Но отнюдь не факт, что они смогут вовсе остановить ее — вспомним дефляцию в Японии конца 1990-х и начала 2000-х. Если бы сегодня случилась дефляция, отреагировали бы мы на сокращения номинальной зарплаты более сдержанно и просвещенно, чем в 1930-е? Едва ли.
Многие из этих событий прошлого порождены самой человеческой природой, влияние которой столь же велико, как и прежде. Люди все так же озабочены справедливостью, все так же подвержены искушению злоупотреблений, все так же возмущаются, когда чьи-то грязные делишки выплывают на поверхность, все так же сбиты с толку инфляцией, все так же склонны мыслить категориями бессмысленных историй, а не экономической реальности. События, подобные двум депрессиям, описанным нами в этой главе, нельзя считать «делами давно минувших дней».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Почему (в той мере, в какой им это удается) центробанки имеют власть над экономикой?
Теперь мы подошли к центральной главе нашей книги — во всяком случае, центральной для темы мировой экономики, рассматриваемой здесь. Мы хотим понять, каким образом центральные банки влияют на экономику. Уточнение в скобках в названии главы объясняется тем, что бывают времена, когда стандартные навязанные сверху схемы не срабатывают. К сожалению, именно в такие периоды, т.е. когда происходит рецессия, такой контроль остро необходим.
В предыдущих главах мы рассказали о человеческих слабостях, которые могут привести к экономическим спадам. Исправлять возникшую вследствие этих особенностей нашей психологии ситуацию должен центральный банк. В состоянии ли он управлять чем-то настолько крупным, как макроэкономика?
Действительно, Центробанк многие считают просто хранителем денежной массы. И эта денежная масса очень невелика: в 2008 г. в США объем денежного агрегата М1 — то есть наличности, чеков и вкладов до востребования — составлял всего $1,4 триллиона, из которых на долю наличности приходилось $800 миллиардов[144]. При этом значительная часть наличности хранится у сравнительно небольшого числа держателей, нередко за границей, у большинства же из нас в каждый конкретный момент имеется только несколько купюр в кошельке или бумажнике. Как же, в таком случае, наличность может влиять на экономику? Другой компонент денежной массы — вклады до востребования и другие чековые депозиты составили в 2008 г. всего около $600 миллиардов, т.е. около 1% от всего национального богатства. Разве может ФРС, управляя такими суммами, решить все проблемы, обозначенные выше в этой книге?
Не может! Когда налицо снижение уровня доверия, а бизнес и потребители не хотят тратить лишние деньги, обычная денежная политика оказывается неэффективной.
Расхожая история про власть Центробанка
Хотим сразу предупредить: сами мы относимся к общепринятой истории о том, как денежная масса позволяет Центробанку регулировать экономику, как к полуправде, хотя она и вызывает у нас сочувствие. У нас есть своя история про то, как Центробанк может эффективно влиять на ситуацию — а ведь именно это необходимо в кризисные времена, подобные нынешним. Мы расскажем ее позже.
Согласно расхожей истории, есть два основных приема, позволяющих Центробанку (мы будем использовать пример ФРС) регулировать денежный объем и влиять на макроэкономическую ситуацию. Акцент в ней делается на так называемые «операции на открытом рынке». Как известно, ФРС располагает большим портфелем (приблизительно в $500 миллиардов) государственных облигаций[145], которые она либо покупает, либо продает. Приобретая облигации, ФРС платит за них из своего резервного фонда. За счет этого появляется возможность либо сокращать, либо увеличивать объем денежной массы на рынке в целом — и тем самым влиять на процентные ставки, не сосредотачиваясь на какой-либо конкретной отрасли экономики. Теоретики очень любят выстраивать свои модели вокруг процентной ставки, которую называют «ценой времени» и считают фундаментальным понятием[146].
Второй способ состоит в том, что ФРС может расширять кредитование, выдавая займы под залог банкам, оказавшимся в трудной ситуации, или ограничивать их выдачу. Этот способ называется «переучетной операцией», или «кредитованием через дисконтное окно». Он также влияет на объем резервов и объем денежной массы. В нормальное время переучет — это второстепенная функция. Как правило, ФРС взимает комиссию за подобное кредитование, поэтому банки пользуются дисконтным окном весьма умеренно. Большая разница между операциями на открытом рынке и переучетом состоит в том, что во втором случае деньги направляются тем учреждениям, которые в них действительно нуждаются, а не вбрасываются в экономику в целом. В спокойные времена операции на открытом рынке служат основным методом вмешательства ФРС в экономику. Но именно второй метод имеет наибольшее значение. Он предназначен для борьбы с системным кризисом за счет выделения денег непосредственно в проблемные учреждения.
