Когда дощечка плыла вдоль самого борта «Торпедо», Иктанэр поймал ее. И тогда ему отчетливо представились буквы, которыми значилось: «Балеар».

Тонкие белые линии их отчетливо выделялись на темном фоне дощечки, еще сохранившей слабый слой синей краски. Несомненно, эти буквы были только что нацарапаны, и дощечка могла быть брошена в воду лишь несколько дней. Но откуда она могла быть?

Иктанэр долго задумался, держа эту находку на своих руках.

А дело было так. Вера, не показывая вида, внимательно вслушивалась в разговор, которым обменивались между собою ее похитители, и из него она наняла, что ее вместе с Моизэтой везут в сторону Балеарских островов. Тогда она ухитрилась на какой-то дощечке вырезать, не будучи замеченной, больше половины этого имени и затем бросить эту дощечку в море, в надежде, что волны, течение и ветер донесут ее до мыса Креуса, куда, по ее мнению, должен был не замедлить вернуться Сэверак.

Иктанэр не мог ни подозревать, ни понять, ни знать всего этого. И потому дощечка эта ему ровно ничего не говорила. И долгие свои размышления он заключил следующим вполне естественным выводом:

— Гм! Очевидно, это с какой-нибудь рыбачьей барки; забава моряка!

И он бросил дощечку снова в море.

— Несомненно, гроты должны были находиться там, под этим хаосом взорванных скал и обвалившихся камней! Но Моизэта, Моизэта? Что произошло с нею при этой непонятной катастрофе?

Влюбленный не хотел и думать, чтобы она могла быть засыпанной обвалом. А между тем?..

К счастью, прибыла маленькая эскадра адмирала Жерминэ, и появление ее отвлекло Иктанэра от его скорбных дум.

Было решено подождать здесь, пока придут отправившееся сюда по железной дороге инженеры и батальон саперов. Тогда можно будет произвести раскопки в хаосе скал. Гроты будут обнажены, и таким образом можно будет решить, погребена ли Моизэта под обвалом и что была за причина этого необъяснимого переворота.

VII

Исчезновение Сэверака

После допроса Сэверак был отведен под надежной охраной в форт Сэн-Жан.

Он был заключен в одном из казематов второго этажа, и два солдата колониальной пехоты — два «марсуэна», как их зовут — были приставлены с ружьями и штыками в руках у дверей этой комнаты; один внутри, другой — снаружи.

Комната освещалась маленьким оконцем с толстой железной решеткой и была меблирована походной кроватью, столиком и стулом.

Сэверак не проявил ни страха, ни раздражения, когда его заперли в это помещение. Он сейчас же улегся на постель и повернулся лицом к стене, чтобы не видеть сторожевого солдата.

Ручные кандалы с него сняли. Теперь он мог свободно распоряжаться своими руками. Тогда он вытащил из кармана платок и накинул его себе на лицо; верх предосторожности: чтобы солдат, подойдя, не заметил выражение его глаз.

— Им будет трудно, — думал он про себя, — найти грот; но это возможно. И Вера, если даже будет защищаться, даже если убьет двух, четырех, шестерых водолазов в момент выхода их из воды подземной бухты, — все-таки, в конце концов, будет обессилена и взята в плен, а вместе с ней и Моизэта. Моизэту отдадут Иктанэру; он заключит с державами мир. Оксус и Фульбер без него бессильны; меня казнят. И все этим и кончится…

— Бежать, уйти отсюда, вырваться, быть на свободе!

И уже в сотый раз этот мучительный и с виду неразрешимый вопрос вставал в его уме, когда Сэверак расслышал из коридора шум тяжелых размеренных шагов вооруженных солдат. Несколько времени спустя, дверь комнаты отворилась, и Сэверак, даже не поворачиваясь, лишь по словам, которые были произнесены, понял, что происходила смена часовых. Вместо двух «марсуэнов», к дверям поставили двух других солдат.

Вдруг, когда он был весь погружен в свои умственные изыскания, Сэверак вздрогнул и привскочил: его кто-то довольно грубо взял за плечо. Он обернулся одним движением и увидел стоявшего у самой его постели солдата с пальцем на губах. В то же мгновение часовой сунул в руку заключенного сначала маленький кусок бумаги, а потом клубок черной бечевки, и вслед затем, не говоря ни слова, тихо отошел к двери и стал у нее, закрыв глаза и опершись обеими руками на дуло ружья, приклад которого опирался на пол.

Изумленный, но с сердцем, затрепетавшим от счастливого предчувствия, Сэверак снова повернулся лицом к стене и, торопливо развернув бумажку, увидел на ней несколько до невозможности мелко написанных строк:

«В эту ночь размотай и спусти бечевку через окно; когда ты ее почувствуешь тяжелой, тихонько подними наверх. Мы подвесим к ней крохотный аппарат для резки металлов кислородом. Приложенная записка тебе объяснит, как надо пользоваться этим аппаратом для того, чтобы перепилить решетку твоего окна… В полночь этот же солдат, который передал тебе это, будет снова на очереди. Значит, ты можешь свободно действовать. Ты скроешься вместе с ним. Мы будем тебя ждать под окном на лодке. Ловче и смелее!

Друзья Архильева».

Он повернулся и посмотрел на солдата. Но тот снова положил в знак молчания палец на губы, потом показал, что надо разорвать и проглотить бумагу. Сэверак понял: он разорвал письмо, разжевал его и проглотил… И снова посмотрел на солдата, который молча положил голову на свою раскрытую левую руку и сделал понятный знак, что надо спать.

Сэверак повиновался. Сначала он постарался лучше спрятать клубок бечевки под матрацем своей походной постели, потом повернулся к стене, как бы с намерением заснуть.

Но сильная радость не давала ему задремать.

Дело, таким образом, сводилось к тому, чтобы лишь дождаться до полуночи.

Сэвераку оставили его часы. Он посмотрел; было без десяти минут пять.

Ровно в пять часов в корридоре снова раздался тот же шум тяжелых солдатских шагов. Это опять меняли часовых. Сэверак взглянул на своего сообщника. Губы солдата пошевельнулись и почти одним дыханием они произнесли:

— В полночь!

Сэверак улыбнулся, кивнул головой и отвернулся к стене.

Новых часовых сопровождал дежурный по кухне солдат, который принес лампу с рефлектором и корзинку. Лампу он прицепил на особый крюк у двери, а из корзины, одно за другим, вынул миску, ложку, металлическую кружку, кувшин, хлеб, пакет табаку и тетрадочку бумаги для папирос. Разложив все это на столе, он взял корзину и вышел из комнаты.

Едва дверь затворилась, Сэверак вскочил с постели, потянулся, как с просонья, и, сев к столу, принялся есть.

В миске было нечто вроде рагу из мяса и белых бобов: в кувшине оказалось легкое вино. Так как ножа заключенному не полагалось, то хлеб пришлось разламывать. Сэверак с аппетитом поел.

Затем он свернул папироску и пошел, под внимательным и недоверчивым взглядом часового, закурить ее от лампы.

Покончив с папиросой, он, не раздеваясь, улегся снова.

Теперь ум его прояснел, и на сердце было спокойно. Ему даже хотелось отдохнуть. Зная, что в полночь часовой-анархист его разбудит, когда при новой смене займет свой пост внутри комнаты, Сэверак не боролся с одолевавшим его сном и едва растянулся на постели, как почти сейчас же заснул.

Несколько после полночи его разбудило чье-то прикосновение к его плечу. Он встал и оказался лицом к лицу со своим соумышленником.

— Время! — проговорил тот очень тихо.

— Как тебя зовут? — прошептал Сэверак.

— Эмбер.

— Спасибо, товарищ! Отныне между нами — дружба до гроба.

— Я знаю. Но будем молчать и приступим к делу.

Сказав это, Эмбер прислонился спиной к двери и оперся обеими руками на свое ружье.

Тогда Сэверак принялся за работу с той уверенностью, хладнокровием и точностью, которые могут иметь в таких тяжких условиях лишь исключительные характеры.

Он вытащил из-под матраца черную бечевку, привязал к ней свои часы и с этим самодельным грузом стал спускать ее через окно, дабы бечевка развертывалась свободно.

Через две минуты он не чувствовал больше тяжести часов; но зато почти тотчас же два легких подергивания, дошедших снизу, встряхнули его руку. Тогда он понял, что аппарат Марциали заменил его часы, и он тихонько стал тянуть.