— Ага, — произнесла Вера.
И как бы повинуясь своему лишь любопытству, она встала, обошла стол и остановилась несколько позади Бертильона. Она несколько нагнулась над ним, почти вынув свою правую руку из муфты, в глубине которой еще скрывался клинок кинжала.
Не подозревая ужасной опасности, которой он себя подставлял, Бертильон с улыбкой принялся быстро писать.
— Вот, — заключил он, — одни лишь нужные буквы. Мне остается теперь их переписать еще раз, разделив сообразно словами, которые они образуют. Это уже легко! Смотрите!
И, вслух диктуя буквы и слоги, он стал писать…
Несчастный не успел окончить…
Вера взмахнула рукой, в которой сверкнул клинок кинжала блеснувший под лучом солнца, и лезвие до рукоятки вонзилось в шею Бертильона. Ученый не смог даже крикнуть. Его тело все вздрогнуло и рухнуло в кресло. Вера спокойно вытащила кинжал и отскочила в сторону; струя крови брызнула из страшной раны.
Она собрала все бумаги, на которых писал Бертильон, тщательно свернула вместе с ними криптограмму Сэверака и все это засунула за свой корсаж. Затем она надела шляпу и перчатки, отерла кинжал о столовую скатерть и спрятала его в муфту и, бросив последний взгляд на труп, пожала плечами, проговорив:
— Гм! Так надо! Иначе он нас бы предал. Он обладал самым главным нашим секретом, касающимся жизни моего отца!
И приняв свой невинный взгляд и наивное выражение лица, она вышла из рабочего кабинета. Внизу лестницы она встретилась со старухой служанкой.
И тут новая мысль возникла в ее уме.
— Мадам, не заметили ли вы в переулке пред входом молодого человека с газетой?
— Да, — ответила служанка.
— А, тем лучше! Только бы это был тот, которого ждет г-н Бертильон.
Она бросилась в сад, отворила калитку и довольно громко позвала:
— Monsieur!
Чувин заметил Веру и подошел к ней.
— Иди, — проговорила она вполголоса. — Все готово! Но нужно отделаться от служанки, чтобы как можно позже узнали дело. Свяжи ее и запри в кухне.
Чувин сложил газету и положил ее в карман. Затем по следам Веры он прошел через сад и вошел в дом. Старушка все еще была около лестницы.
Она посторонилась, чтобы дать пройти девице и молодому человеку.
Но две сильные руки внезапно опустились на ее шею, и не успела она вскрикнуть, как была уже связана по рукам и ногам и с заткнутым ртом, наполовину без памяти от испуга, брошена на полу кухни.
— Лучше было бы ее убить, Вера! — проговорил тогда Чувин. — Если мы оставим ее в живых, то она даст все наши приметы и, рано или поздно, мы будем арестованы. Тогда как, если… ты понимаешь? Нас никто не видел, как мы вошли. Переулок — пустой. Так что у нас все шансы, что нас никто не увидит и при выходе. И если служанка никогда не заговорит, то и нас не найдут никогда. И наша миссия не будет испорчена арестом, который станет тогда невозможным.
Девушка минуту подумала, потом спокойно проговорила:
— Ты прав! Убей ее.
И вполголоса она добавила Чувину, который наклонился над старухой:
— Что такое значит жизнь такой старухи? Ничто! Что она может весить рядом с свободой мира? Менее, чем ничто…
И она вышла из кухни, тогда как Чувин в одну минуту покончил со своей жертвой…
На утро после этого трагического дня террористы снова собрались в маленькой квартирке Архильева в Женеве. Вокруг стола, по бокам Веры и Чувина сидели: Марциали, Вампа и Гаврило.
Вера вынула из-за корсажа бумагу. Посредине ее собственным почерком самой девушки стояло:
«Грот Розас. Посылай Веру и денег. Имею драгоценного заложника. Амнистия. Победа».
— Вот перевод криптограммы моего отца, — проговорила холодным тоном Вера. — Прочтите и решим.
— А ключ криптограммы? — спросил Гаврило.
— Да, а ключ? — подтвердили Вампа и Марциали.
— Он прежде составлял тайну Архильева, а теперь мою.
Пред этими словами, произнесенными с суровой властностью, преклонились все четверо сообщников. Они обязаны были подчиняться безусловно человеку, которого выбрали себе сами.
— Хорошо, — сказал Гаврило. — Итак, Сэверак — жив. Он находится в гротах Розас на побережье испанской Каталонии, неподалеку от мыса Креуса. Он просит, Вера, тебя и денег. Как ты решишь?
— Я подчиняюсь, как подчинитесь и вы. Сегодня же вечером я отправляюсь в Испанию. Сколько у нас в кассе, Вампа?
— Пятнадцать тысяч восемьсот двадцать франков.
— Хорошо! Я беру десять тысяч франков французскими деньгами.
— А как же организация партии? — спросил Чувин.
— Это решит Сэверак. Расстанемся! Уже полдень. Я отправляюсь с вечерним поездом. Когда у меня будут деньги, Вампа?
— Через два часа я тебе их принесу.
Мужчины встали и один за другим пожали холодную руку, протянутую им Верой.
А в восемь часов вечера элегантно одетая в дорожный костюм, молодая женщина с саквояжем из великолепной кожи и с золотой анаграммой через плечо заняла особое отделение в вагоне первого класса на Лион.
Сами террористы с трудом узнали бы в этой аристократической путешественнице свою строгую и непреклонную распорядительницу.
Молодая девушка закуталась в одеяло, принесенное ей кондуктором и, закрыв глаза, погрузилась в продолжительные и глубокие думы.
Она думала о своем отце, этом опасном и таинственном человеке, воскресение которого, по ее мнению, должно было также потрясти Мир, как месяц тому назад потрясли его громадные морские подвиги Неизвестного.
И при этом загадочном имени, которое она повторяла про себя, Вера улыбнулась и сказала про себя:
— А что, если этот Неизвестный, который навел такой ужас на все державы мира и взволновал все народы, — что если этот Неизвестный окажется моим отцом?..
И она вздрогнула при восставшей пред ней картиной неописуемого переворота, который должен обрушиться над миром. И этот мир, сначала разрушенный, будет затем обновлен во имя анархии.
II
Два соперника
Иктанэр два дня оставался у входа в Персидский залив, крейсируя между арабским и персидским берегами и наблюдая за маленькими островками, рассеянными по всему Ормузскому проливу. Но электрической лодки, в которой Сэверак увез Моизэту, он не заметил.
Тогда он понял, что похититель, должно быть, проскользнул незамеченным благодаря ширине пролива и укрываясь мраком ночи и под защитой рассеяных здесь островов. Со всей быстротой он вернулся на Затерянный остров, возвестил о себе обычным образом и явился в лабораторию, где его ждали Оксус и Фульбер.
— Я не видал его! — сказал он. — Сэверак убежал. Но я пойду искать его по всему миру. Если вы видите меня в настоящую минуту пред вами, то только потому, что я хочу просить вас открыть мне о Сэвераке и о вас самих все, чего я еще не знаю.
И в порыве гнева Иктанэр добавил:
— Я хочу просить державы суши помочь мне отнять Моизэту. И если я не найду ее, то огнем и кровью залью мир. Говорите же! Я вас слушаю.
Оксус оставался без движения, с печатью страдания на лице. Но у Фульбера при словах Иктанэра мелькнула сатанинская улыбка, и во взгляде его на мгновение сверкнул огонек какой-то гениальной мысли.
Он наклонился к Оксусу и на каталонском наречии, которого не понимал Иктанэр, проговорил:
— Я сумею не дать ему найти Моизэту. Наши единомышленники будут вовремя предупреждены. И, как он сказал, он зальет тогда мир кровью и огнем. И мир подчинится. Сэверак, разумеется, явится на Марсельский конгресс, чтобы предательством искупить свое прощение и забвение своего анархистского прошлого. Но наши эмиссары его проследят, найдут, и отнимут у него Моизэту и привезут ее сюда. Добрый удар кинжала освободит нас от Сэверака. И тогда-то мы потолкуем с Иктанэром, мы ему отдадим Моизэту, если он будет служить нашим планам. Так это, Оксус?
— Пусть будет так, Фульбер. Говори же с ним!
