— Почему я об этом не знал? — обиженно сказал я.
— Ну откуда ты мог знать? Ты же здесь пробыл-то всего ничего… Не все сразу, милый. Правда, — вдруг спохватилась она, — в книжке ты нас так лихо описал — «хранители», «пограничники», с утра до вечера бьющиеся со злом…
— А что — не так?
— Да так, конечно. Только уж очень высокопарно.
— Поэтому ты и придумала — «стекольщики»?
— А чем плохо? — пожала Машка плечами. — И потом, «Застеколье» — это ты сам придумал. Я только дальше домыслила. Вот и получается, что всякая дрянь разбивает стекла, норовя в наше окошко влезть, а мы эти стекла обратно… И дрянь эту — тоже обратно… Но если бы мы только ходили с выпученными глазами и гордыми взглядами, как ты описал, да еще постоянно ожидая вражеского нападения, то давно бы с ума посходили. Ты же историк, должен помнить, что цивилизации, настроенные лишь на войну, — недолговечны.
— Но все-таки — Цитадель, крепости…
— И к этому еще засеки, потайные тропы… И целая система на Земле-матушке. Ну и что? Вот ты сам, чем собираешься заниматься?
— Крепость в порядок приведем. Отладим хозяйство. Займемся регулярными тренировками, чтобы стать профессионалами.
— А потом? Ну когда все сделано, учтено. Когда все работать у тебя будет, как швейцарские часы? Так можно жить год, два. Ну десять лет. А потом? А если еще так случится, что на нас никто и не нападет? Бывали у нас года, десятилетия, когда все спокойно и тихо. За это время твои ребята оловянными солдатиками станут. А им еще учиться, детей заводить.
Я с недоумением покосился на Машу — что плохого быть оловянными солдатиками? Лучший солдат — это тот, кто не занимается ничем другим, кроме службы.
— Олег, — сдержанно сказала Мария. — То, чем мы занимаемся — это очень важно. Важнее ничего на свете нет. Да, мы не позволяем разной нечисти лезть на землю. Это главная задача. Но мы живые люди. Мы сражаемся, убиваем. Умираем… Если останется только война, то мы превратимся в механизм. А кому нужны роботы?
Наверное, Машка права. Даже «не наверное», а просто — права.
— Слушай, а что ты мне предлагаешь делать? Изучать домашний быт домовых или особенности сексуальной жизни русалок?
— Ну можно еще составить путеводители для леших, записывать частушки кикимор, — в тон мне подхватила Машка. — У нас еще никто не издавал анекдоты водяных… Ну а если серьезно, то у нас до сих пор нет даже толковой карты.
— Ты это серьезно? — удивился я. — Как это так?
— Да так как-то, — повела Маша плечами. — Не сподобились. Нам же известно только то, что километров на триста вокруг нас… Знаем — леса, болота, озера, топи. Я, лично, человек ленивый. А вот остальные… Борис, например, кое-куда забирался. Он рассказывал, что есть и села и города. Ярослав, в свое время, когда от несчастной любви уходил, чего-то такого насмотрелся, что до сих пор никому не рассказывает. А Гном вспоминает… вспоминал и облизывался. Но опять же, это все мелочи. Так, сходили погулять и вернулись. А дальше? Ярослав сказал, что ты историей Застеколья интересовался. Было такое?
— А что — истории тоже нет?
— Есть разрозненные заметки, летописи, чуть ли не от крещения Руси. У нас какой-то крен в точные и естественные науки. Тоже можно понять. Борис, например, больше заинтересован составить схему «проколов» из чужих пространств к нам. Да и другие…
— Физики вытеснили лириков, — резюмировал я, а потом решил задать вопрос, который уже давно сидел у меня на языке. — Машка, а если ты занимаешься цитологией, то это никак не связано с…
— Догадливый ты мой! — засмеялась Белка. — Конечно же связано. Я ведь сначала хотела на биофак поступать, чтобы природу оборотничества постичь, скажем так, изнутри и снаружи. Но решила — буду медиком. Можно и наукой заниматься и польза будет. Три года на «скорой», потом в НИИ цитологии устроилась. Начинала с лаборанта. Потом до завлаба дослужилась.
— Ну и, нашла что-нибудь?
— Очень много чего нашла. Но главного — отчего и почему, я так и не поняла. Вернее, поняла на уровне интуиции, а не на научном уровне. Может быть, будь у меня побольше материала…
— Так материал-то — сплошь и рядом.
— Наша нечисть не очень-то любит с учеными дело иметь. Представь, водяные и кикиморы отказываются сдавать кровь на анализ… А лешие — те просто убегают. Даже домовые, уж на что доброжелательные мужики… Однажды они в моей лаборатории погром устроили: холодильник от сети отключили и микроскоп разбили. А микроскоп, между прочим, японский…
— Паразиты, — искренне посочувствовал я.
— Хуже, — с чувством кивнула Машка. — Мне потом, как дуре, пришлось целый месяц нового ждать… Единственные, кто более-менее идут на контакт — русалки. Ну у этих вертихвосток свои соображения. Как-то раз я двух парней лаборантами уговорила стать и отправила их кровь у русалок брать. Вернулись через неделю, еле живые, без анализов и… без штанов. Штаны, правда, вернули.
— А анализы?
— Их уже самой пришлось брать. И то, пришлось пообещать, что иначе им парней не увидеть… Врала, конечно. Эти оболтусы, когда чуть-чуть оклемались и поотъелись, сами к русалкам ушли. Как домашние коты, которых не кастрировали. Понравилось…
— А что с русалками? — поинтересовался я. — Что у них в крови интересного?
— Ты в курсе, — противным менторским тоном начала Машка, — что принадлежность к той или иной группе крови определяется наличием или отсутствием антигенов мукополисахаридной природы — агглютиногенов А и В в мембранах его эритроцитов…
— Конечно в курсе, — излишне горячо перебил я начавшуюся лекцию. — Антигены — это то, что вредит нашим генам. «Англютиногены» — это, наверное… м-да, ну, не то, что бы с глюками, но близко. А «мукополисахариды» — от слов «мука», «поли» — много, а сахариды — сахар. Это когда в крови много сахарной муки… то есть сахарной пудры…
Белка заржала как полоумная.
— Ну и чего гогочешь? — надулся я. — Нет бы по-человечески объяснить…
— По-человечески могу сказать, что группы крови у русалок совпадает с человеческими группами крови. Только нельзя сделать, например, переливание. Не приживется…
— Вот так бы сразу и сказала. А то — мукополисахариды с антигенами… Кстати, — вдруг заинтересовался я. — А когда ты в последний раз в белку превращалась?
— Не помню, — поскучнела она. — И вообще, пока не смогу. Боюсь.
— Чего побоишься? — не понял я. — Белка из тебя очень даже неплохая получилась…
Машка посмотрела на меня как любящая мамаша на мокрого младенца — с легкой досадой и с нежностью.
— Ты у меня что — совсем дурной? У меня же ребенок будет… Мог бы и догадаться, что стрессы для женщины в положении противопоказаны. А превращение — это такой стресс, что тебе лучше не понять. Хотя, — мечтательно зажмурилась Машка, — быть белкой — это так здорово!
— Думаешь? А я вот давно хочу спросить… Я сам смогу в кого-нибудь превратиться? Ну скажем…
Я не успел договорить, как Машка, сорвавшись с места, закрыла мне рот рукой.
— Не говори вслух. Вначале подумай и хорошенько подумай — в кого бы ты хотел превратиться. Нужно быть осторожней со словами… А вообще — оно тебе надо? Чего притих?
— Притихнешь, когда клюв заткнули, — еле-еле сумел я ответить, озадаченный внезапной атакой.
— Прости, испугалась, — покаялась Белка, смущенная собственной вспышкой. — Кто знает — насколько сильно ты пожелал. И кто тут сейчас мог бы появиться…
— Испугалась, что превращусь в какого-нибудь помойного кота?
— Ну в кота — это ерунда. Кот — маленький, безобидный. А если в саблезубого тигра? Дядюшка однажды поэкспериментировал и стал птеродактилем… Потом, почти полгода, обратно превратиться не мог. Хорошо еще ума хватило это в лесу сделать. Ты имей в виду, что первоначально ты и поведешь себя как зверь. И мыслить будешь соответственно… Я-то через это прошла. Поэтому я тебя прошу — будь осторожней.
— А с чего ты вообще взяла, что я могу в кого-нибудь превратиться? — недоуменно посмотрел я на Машку. — Что бы я, да во что-нибудь превратился? С каких рыжиков? Родители мои были людьми нормальными. Что со мной может случиться?
