— И тут — Васильич, — вздохнул я.

— Ну это теперь навсегда, — «утешил» меня Брясло.

— Так я-то что? — пожал я плечами. — Вроде не ругательство. А имя и отчество у меня, как кличка. Ну как Гном. Да, а Брясло — это имя или прозвище?

— Брясло — это моя фамилия, — засмеялся он. — А ты не знал?

— Да? — протянул я. — А я думал, что у тебя имя такое, древнеславянское…

— А мне нравится…

— Не нравилось, звали бы по имени — Флегонтом, — рассудительно высказался сосед справа и снова спросил: — Так зачем в болото полезли? Нас сегодня ночью подняли, ничего не сказали. Неужто тайна такая?

— Да уж какая теперь тайна, — отозвался я. — Идем к озеру, что в этом болоте.

— Озеро в болоте, — присвистнул мужик. — Ясно. Знаю, где это… Часа три шлепать придется.

Скоро и разговоры прекратились. Были слышны только чавканье болотистой земли, по которой мы шли, и легкое лязганье доспехов.

Отцы-командиры, жалея воинство, раз в час давали безмолвную команду на пятиминутный привал. Садились прямо на мокрую землю, подкладывая под себя щиты. К счастью, непроходимой топи не было. Так, по щиколотку.

Один из привалов был дольше и, судя по напрягшимся лицам соседей, это уже не привал, а последняя остановка. И точно — если встать на цыпочки, то можно увидеть черную болотную воду. Не иначе — то самое «озеро в болоте».

— Лучники! — прогремел голос князя Андрея. Мы, уже успевшие привыкнуть к тишине, вздрогнули.

Я мало что видел, но догадывался, что лучники начали навесной обстрел острова, где укрылись цверги. Я уже знал, что «навесной обстрел» — это когда лучник не выбирает цель, а бьет вроде бы в небо. Только стрелы при этом летят куда надо, пришпиливая все подряд…

«Интересно, а „паны“, что в Смутное время на островах лагеря делали, — не предки ли наших карликов? — некстати вспомнил я легенды об интервентах. — Очень похоже. Просто народная память сохранила только воспоминания о земных, привычных врагах. А карлики соединились в единый образ».

Мои наблюдения в «Вестнике исторической науки» публиковать никто не станет. Да и в сборниках трудов родного университета редактор не поместит… А тут еще и князь, заоравший: «Плавсредства — на воду. Первая линия — пшёл!»

Как же это нелепо звучало — «плавсредства»! Анахронизм! Все равно, если бы мы изобразили пулемет «Максим», косящий татарскую конницу. Но «плавсредства» (спасательные жилеты, перекрашенные из оранжевого в зеленовато-синий маскировочный цвет) уже спускались на воду. Мне было даже некогда поразмыслить — а где же столько жилетов набрали, да еще и успели их перекрасить? — как пришла и наша очередь.

— Главное, голову береги, щитом укрой, — напутствовал меня Брясло. — Шлем да щит даже арбалет не сразу прошибет! Во, смотри-ка, первая линия уже доплыла. Щас в бой вступит…

Первая линия доплыла, но в бой не вступила, так как была выбита целиком… Арбалеты цвергов не могли тягаться с нашими луками по дальности и точности, но болтов хватило… Те же, кто уцелел, были перебиты дротиками. Ну почему в Застеколье не используют бронежилеты? Неужели старорежимные кольчуги надежнее, нежели современные кевларовые или титановые доспехи?

— Вторая линия! — прокричал князь, бросаясь в воду. — Сразу — третья пошла!

Доплыли остатки второй и половина третьей (нашей) линии. Выходя на сушу, воины Цитадели вступали в бой. А уже четвертая и пятая линии шли на добивание.

Правда, сам я в бой не вступал. Арбалетный болт и на самом деле не смог пробить голову (только «тренькнул» по шлему). Но помимо головы были другие части тела. Последнее, о чем подумал, воткнувшись «плавсредством» в тех, кому повезло еще меньше чем мне, что есть преимущество в прохладной воде: потеря крови меньше, чем на суше. Но вся вода вокруг была красной, так что и не разобрать толком — моя или чужая…

…Меня подобрали не скоро, так как вылавливали, в первую очередь, живых. Потом пара врачей в халатах, когда-то бывших белыми, проводили сортировку: легкораненые, средней степени и тяжелые. Меня отсортировали к «тяжелым». Как-то читал у Звягинцева о выборе военного врача, если ему принесли сразу троих: легкораненого, «тяжелого» в живот и еще одного — средней тяжести? Кем должен заняться в первую очередь? По логике — «тяжелым». Но в полевых условиях тяжелораненого все равно не спасти, а за это время успеет умереть и раненый в плечо. Вывод? Естественно, помощь нужно оказать тому, кто имеет ранение средней степени. Легкораненый потерпит час-другой. Тяжелораненому — уже все равно.

Пока дело не коснулось тебя самого, такой подход врачей кажется правильным. Хотя… Наверное, должно быть обидно, но мне уже стало все равно. Когда пришел в себя, рядом лежали стонущие и уже притихшие люди. Боли я никакой не чувствовал. Захотелось спать.

Я очнулся от того, что меня нещадно лупили — скупые затрещины, от которых сводило скулы и звенело не только в ушах, но во всем теле.

— Отстань… сволочь… — пробормотал я, мечтая, чтобы мне дали доспать. А там — хоть бы и умереть. Все равно. Лишь бы отстали.

Новая затрещина, а сквозь звон в ушах услышал: «Олег, очнись!» Разодрав глаза и сконцентрировав взгляд, увидел склонившееся надо мною лицо. Вроде, слегка знакомое. Вроде бы Ярослав?

— Отстань… — снова попросил я, закрывая глаза.

— Олег, очнись!

— З-зачем? — выдавил я, попытавшись опять уйти в спасительную дремоту.

— Умрешь, придурок! — продолжал издеваться мучитель. — Ты уже умираешь!

«Умираю? — вяло подумал я. — Разве можно умереть, когда так хорошо?!»

Ярослав принялся сдирать с меня доспехи. Кольчуга, которую держали на теле арбалетные болты, слезать не хотела. Кажется, подошел еще кто-то, и они вдвоем принялись вскрывать мой доспех, как банку с консервами. Или как «медвежатник», потрошащий сейф.

Ярослав держал меня, крепко прижимая к земле, а второй палач резал кольчугу ножницами по металлу. Кажется, несколько раз довольно чувствительно задевал лезвием по моему телу.

— Вскрыл! — удовлетворенно выдохнул «слесарь».

— Терпи, парень, — добавил Ярослав, принимаясь вытаскивать из меня куски железа…

— Мать твою… — с чувством сказал я, теряя сознание.

Когда очнулся, показалось, что все тело опустили в кипяток — так все болело и зудело.

— Очухался, — услышал я голос Ярослава. — Ну и, слава богу. Сейчас укол сделаем…

Укола я не почувствовал. Через несколько минут стало гораздо лучше. Боль не ушла, но как будто отступила. Попытался пошевелить руками и ногами.

— Теперь можешь спать… — сказал кто-то, и я заснул.

Проснувшись, почувствовал, что мне опять плохо. Правая рука у меня двигаться (хоть и плохо!) может, а левая… Левая была накрепко примотана к груди.

— Не дергайтесь, юноша! Можете сбить капельницу! — строго сказал голос.

Голос был незнакомым. Возможно — врач. Стало быть, эти два коновала отстали от меня и передали в руки настоящего врача.

— Н-ну-с. Что тут у нас? — произнес тот же голос. Как будто классическое начало врачебного обхода. — А у нас тут четыре проникающих ранения, ни одно из которых не является жизненно опасным. Вам, молодой человек, несказанно повезло! Два ранения в груди. При этом — не задеты ни легкие, ни печень, ни прочие органы! Пробиты левая рука и левая же нога. И заметьте, коллега, оба ранения в мякоть! Не волнуйтесь, ваш муж жить будет!

— Я его сама убью!

«Машка! Она-то как тут оказалась? Вот ведь, маленькая… засранка…»

— Я тебя сам выпорю, как только встану! — промямлил я, пытаясь говорить громче и внушительней. — Кому велел дома сидеть?

— Вот видите, Мария Петровна, пациент умирать не собирается. Может быть, вы его убьете позже, когда выздоровеет? Все-таки не хочется быть соучастником. Да и мужская солидарность не позволит, — со смехом сказал Машкин коллега, а потом добавил: — Думаю, пока нужно оставить юношу в покое. Пусть спит.

Я вякнул, что уже выспался, но глаза почему-то стали слипаться. Заснул…