Патрульная машина попыталась сдать назад. Через все еще приопущенное окно Дональд услышал, как сидящие в ней кричат в микрофон, требуя прислать подкрепление. У фонарной тумбы рыгнул огнемет, и металл растекся, как жир на сковородке. На багажник машины рухнул фонарный столб и тем лишил ее пути к отступлению. С криками радости десятки людей побежали достраивать импровизированную баррикаду. Откуда-то сверху бросили банку с маслом, а огнемет ее поджег. Приплясывая, как дервиши, мальчишки и девчонки издевались над полицейскими в свете фар их же машины. Кто-то сумел заработать очко, подбив левую фару, и она со звоном разлетелась. Водитель слишком поздно вспомнил, что следовало бы поднять щиты из проволочной сетки. Еще один победный крик, и от удара очередным камнем крыша машины загудела, как стальной барабан. Полетели чешуйки краски и осколки, один попал в глаз стоящему поблизости, и он, закрывая лицо руками, закричал, что ослеп.

Это предопределило ситуацию.

– О Господи, – пробормотал Дональд. С тех пор как он ходил в школу, ничто в его устах не походило на молитву так, как эта фраза. – Это же бунт. Это же… это же… бунт!..

«Те, кто испытывает потребность засорять свое восприятие алкоголем, ягинолом или мозголомом, попросту не врубаются в простую истину, что от измененного состояния сознания реальный мир всегда можно распознать по одному его уникальному свойству: он, и только он один способен совершенно застать нас врасплох.

Возьмите два куска сероватого вещества и соедините их. Результат: разрушенный город.

Разве мог кто-нибудь предсказать или предвидеть нечто подобное, пока о реальном мире не стало известно достаточно, чтобы установить свойства вещества под названием «уран-235»?

Люди не устают удивляться тому факту, что у хиромантии есть солидная научная база. Как только была сформулирована идея генетического кода, любой, у кого есть хоть крупица ума, мог бы сказать, что нет никакой априорной причины, почему расположение складок и линий на ладони человека не должно быть связано с его темпераментом – это все равно что связь генов с общей хромосомой. И впрямь полно причин предположить, что это именно так, поскольку мы не полные идиоты – как я уже указывал раньше, – и не будь в хиромантии какого-то весомого и соответствующего реальному опыту элемента, мы бы давно уже от нее отказались и стали бы гоняться за другой химерой. А их всегда хватает.

Но потребовалось сорок лет, чтобы провести доскональное исследование и продемонстрировать, что подозрения вполне обоснованны. Это представляется мне удивительным – или, лучше было бы сказать, приводящим в уныние.

Ну ладно, чему сегодня стоит удивляться?

Тому факту, что, узнав так многое о самих себе – рисунки на наших ладонях всего лишь один пример того, как мы готовы проанализировать себя до составляющих молекул, и можно смело утверждать, что недалек тот день, когда мы не просто сумеем гарантировать пол нашего потомства (если цены будут по карману), но даже выбирать, заполучим ли мы в семью математического гения, музыканта или дебила (думаю, кто-то захочет разводить дебилов как комнатных собачек), – мы придем к тому, что будем меньше знать о наших реакциях вообще, чем мы знаем о поведении неживых предметов, вроде кусков урана-235.

Или, быть может, здесь нет ничего поразительного. Не будучи полнейшими идиотами, мы проявляем к этому потрясающую склонность».

«Вы: Зверь» Чада С. Маллигана

(ИСТОРИЯ: Папаша Гегель говорил, что у истории мы учимся лишь тому, что мы ничему у нее не учимся. Лично я знаю людей, которые не способны даже научиться на ошибках и событиях сегодняшнего утра. Гегель, похоже, смотрел в будущее.

«Словарь гиперпреступности» Чада С. Маллигана)

Это правда грязная, скучная дыра или только такой кажется, потому что кончился трип? В такое место следует входить, уверенно и тяжело ступая на своих двоих, просто на случай, если они протестировали все, что им пришло в голову подвергнуть анализу, но если верить людям сведущим, то конечные продукты выводятся из организма за тридцать шесть часов воздержания, что означает свободное падение.

Но оно так быстро наскучивает.

Деталь за деталью: поблекшая желтизна пластмассовых стен, окна, наполовину затемненные, потому что солнце светит на дальнюю их сторону; различные плакаты в рамках, наглядно демонстрирующие всевозможные правила, которым нужно следовать; скамьи, по всей видимости, спроектированные так, чтобы на них было неудобно сидеть, чтобы лицам без определенного места жительства не захотелось бы являться снова – чтобы посидеть и погреться; повсюду запах затхлости, пыли, древней бумаги и старой обуви.

О природе здесь напоминал только пол, выложенный плиткой с рисунком из опавшей листвы, запаянной под прозрачным пластмассовым покрытием. Но и он – чистой воды обман, ведь, присмотревшись, замечаешь, как орнамент повторяется, а если скосить глаза, листья исчезают за пеленой царапин и потертостей, наследием бесчисленных прошаркавших по комнате ног, и в результате видна только единая плоскость цвета навоза.

– Уже недолго.

– Хорошо бы.

Остальные ожидающие подняли глаза: звук, сам факт человеческой речи здесь диковина, стимул продержаться еще немного. Тут были сплошь женщины, от двадцати до пятидесяти, и все на большей стадии, чем у Мак: у одних животы тяжело лежали на коленях, у других округлость едва-едва наметилась. Эти последние, надо думать, пришли за результатами кариотипирования[26]. От одной только мысли, что длинной иглой у нее из чрева станут брать жидкость, Мак передернуло, и она спросила себя, из скольких сидящих здесь женщин бюрократы до срока извлекут бэбиков.

Словно для того, чтобы укрыться в ее защищающей женской ауре, Роджер, единственный здесь мужчина, придвинулся к ней ближе и приобнял за плечи. Погладив его пальцы, она улыбнулась углом рта.

Даже одетая как обычно, в давно не стиранные слаксы и в бесформенную блузетку, которая больше бы подошла женщине много крупнее нее, Мак была поразительно красива. У нее было правильное овальное лицо, обрамленное мелкими черными дредками, большие черные глаза и золотисто-смуглая кожа, так что она казалась красавицей из племени дикарей. И пока еще беременность никак ее не изменила, только улучшила форму груди.

Она усмехнулась собственным мыслям, и Роджер крепче сжал ее плечи.

– Мисс Шелтон, – произнес бестелесный голос. – И… э… мистер Гоуэн.

– Это мы, – сказал, вставая, Роджер.

За дверью, распахнувшейся при их приближении, оказался усталого вида мужчина лет сорока, который сидел за столом под портретом короля и королевы и их двоих (сосчитайте один-два, респектабельное число, как у ответственных людей, два!) детей. На столе перед ним выстроились стопки формуляров и анкет и несколько стерильно запечатанных контейнеров, на крышечках которых были оставлены места для имен и дат.

– Садитесь, – сказал он, даже на них не посмотрев. – Вы мисс Мак Шелтон?

Мак кивнула.

– И… э… сколько?

– Что?

– Сколько прошло с тех пор, как вы забеременели?

– Мой врач сказал, около шести недель. Я пошла к нему, когда у меня случилась задержка, а он посоветовал прийти к вам, как только я пойму, что это не дисфункция.

– Понимаю. – Мужчина занес ответы в формуляр. – А вы отец, да, мистер Гоуэн?

– Если Мак так говорит, то да.

Мужчина бросил на Роджера быстрый взгляд, будто подозревая его в легкомыслии.

– Ха! Ну, всегда хорошо, когда объявляется предполагаемый отец. Хотя, конечно, сегодня на это нельзя полагаться. И вы хотите выносить до конца срока, мисс Шелтон?

– Что?

– Вы действительно хотите родить ребенка?

– Конечно хочу!