Но корпорация не заменит родственную душу.

Хорошо бы спросить, почему он так не любит Гвиневру. Мне-то все равно, идти или нет, и на вечеринках у нее всегда полно полезных людей, поэтому мне до пинты китового дерьма. Примечание: нужно попытаться выяснить, когда эта фраза вошла в обиход. Если я правильно помню, изначально она означала грязное пятно на воде, когда случайно вспарывают пузырь нефти. Может, все дело в вине, какую подсознательно испытывает общество с тех пор, как его поставили перед фактом, что спасать китов уже слишком поздно. Последнего видели – когда? – кажется, в восемьдесят девятом.

Как я завидую отстраненности Дональда. Но никогда не осмелюсь ему про это сказать. Возможно, у него это тоже всего лишь маска. Но Гвиневра такая… а ему хоть бы хны. И в ее вечеринке его раздражает – как он и сказал – анахронизм, ведь она попытается представить двадцатый век как единый гомогенный период. А он таким не был. И кому это знать, как не одному из нас.

Я отстал от жизни. Клянусь бородой Пророка, практически устарел. Ну и что с того, что я вице-президент самой богатой в мире корпорации? Разве я преуспел в том смысле, как сам это понимаю? Я только-только прорвался через гнилое чувство исторической вины, какую эти белые испытывали задолго до того, как я заполучил мое теплое кресло. И смотрите, к чему это привело.

Кстати, а сколько еще до закатной молитвы сегодня вечером?

Но гвиневры мира сего – лишь пена на гребне волны. Они – броский мимолетный узор; береговую линию меняют подводные течения. И их потоки я чувствую даже сейчас.

Вообразите себе вице-президента крупной корпорации, который сорок лет назад снимает квартиру вместе с предположительно независимым, состоятельным дилетантом. Да он вообще ни за что не поднялся бы так высоко. Корпорация выискала бы какого-нибудь типа с презентабельной супругой, наплевала бы на то, что за закрытыми дверьми эта пара друг друга изводит, а детей сбагрила в закрытые школы, летние лагеря и еще куда подальше от дома. А сегодня они и пинты китового дерьма бы не дали, спим мы вместе или нет. Мы не размножаемся, уже хорошо. Все сегодня похваляются детьми, жалуются, что им не позволяют иметь детей, но евгеническое законодательство никогда бы не ввели, если бы втайне люди не испытывали облегчения. Мы достигли того уровня восприятия, когда даже собственные дети невыносимо увеличивают напряжение, нужное для общения с окружающими людьми. Мы сегодня испытываем много большее чувство вины от того, что завидуем детям других, чем от существования людей, которые никогда и ни в чем не руководствуются продолжением нашего биологического вида.

Если уж на то пошло, мы воспроизводимся в психологическом, а не только в физиологическом смысле. Физиологический аспект мы теперь все больше и больше отодвигаем на более зрелые годы. К тому же многие вообще от него отказались. Нашим жалким интеллектом мы обязаны растягиванию периода отрочества, доминированию Lustprinzip[16] вопреки всем разумным соображениям. Интересно, есть ли другой способ еще больше его растянуть? Это объяснило бы возникновение сети терок, тот факт, что крупные города кишат женщинами, никогда не имевшими постоянного дома, но живущими за счет секса по чужим постелям одну ночь, неделю, полгода, когда подворачивается чувак с квартирой, готовый их пустить. Надо посмотреть, не опубликовал ли Мергендалер что-нибудь на эту тему – похоже, это его область. Жаль, что Чад Маллиган свалил. Без него нам не понять, в какой заднице мы застряли, его догадки нужны нам, как пища!

Нет, это Виктории нужно указать на дверь, а не Дональду. Он десятки раз мне говорил, что я помешан на беложопых терках, а я никогда не слушал, но он прав. Борода Пророка, сколько трепа об эмансипации! Только одна из этих приходящих и уходящих, одинаковых, как дозы слабительного, терок была поразительно красивой, здравомыслящей, чудесной в постели и нормальной, уравновешенной личностью. И эта была Дженнис, которую привел Дональд, а не я. А я ее не оценил, потому что она была черномазая. Наверное, я с катушек слетел. Наверное, выжил из подгузников старого, плантациями взращенного ума!

Эмансипированные! Аллах, будь ко мне справедлив, я еще больше узник истории, чем самый дряхлый ветеран Красной гвардии в Пекине!

Интересно, достаточно ли давно мы знаем друг друга, чтобы он видел во мне Дональда – человека, а не Дональда – белого англосакса и протестанта? Интересно, верно ли его представление обо мне? Из соображений строгой секретности, наверное, стоило бы его спровоцировать, заставить воплотить свою угрозу и съехать. Прожить так долго бок о бок с одним человеком – именно это Полковник и назвал бы эрозийным эффектом общения. Забавно, что это слово так застряло у меня в памяти… И все же, без сомнения, за мной присматривают. Когда сочтут, что я поставил под угрозу мое прикрытие, мне скажут.

Что, если я взял бы и честно сказал Норману: «Я не праздный разгильдяй, паразитирующий на унаследованном состоянии и выдающий себя за бедного родственника синтезаторов, поскольку творческого таланта у меня нет. Я – шпион…»?

Было бы глупо.

Интересно, будут ли у меня снова кошмары? Например, завтра в самолете бог знает куда. Ну да, конечно, поначалу постоянно снилось, что позвонят среди ночи, но теперь-то маловероятно, что меня вообще призовут из запаса. Десять лет прошло, я адаптировался, и пусть иногда у меня депрессии, нынешнее положение вещей меня устраивает. Я предпочел бы не приноравливаться к кому-то еще, как приноровился к Норману. Раньше я воображал, будто могу прожить без друзей, ведь если речь идет о близких людях, слишком жестоко день изо дня лгать. По крайней мере, с Норманом у меня есть оправдание, что я не говорю ему правду, так как уже слишком поздно: мы слишком давно живем вместе, у нас за спиной слишком много общего. Если придется так сблизиться с кем-то еще, сомневаюсь, что смогу притворяться.

Господи, надеюсь, послав Джин Фоуден меня завербовать, они ошиблись в прогнозе своих потребностей в агентах!

Все кругом валится в тартарары. Кто-то палкой замешал мне мысли. Можно подумать, я под действием мозголома, а ведь всего-то дую травку. Нужно поскорей за что-то зацепиться, иначе развалюсь на части.

Я никогда не говорил открыто, не разговаривал по-настоящему с чуваком в соседнем кресле. Интересно, а я вообще способен на это? Ведь если способен, то значит, что сегодня со мной и правда что-то стряслось, и это что-то вовсе не было случайным шоком.

Но я не могу начать на пустом месте. Надо бы найти какой-то обходной путь.

Разумеется, нет ничего проще, как выяснить, что он обо мне думает, взять и спросить?

– Дональд?

– Норман?

Они оба несколько неловко рассмеялись.

– Что ты хотел сказать?

– Нет, нет, ты первый.

– Ладно, я первый. Дональд, что ты можешь сказать о Бенинии? Хотелось бы освежить память.

«За полвека с начала первых дебатов мы – отнюдь не безболезненно – сумели переварить дарвиновскую теорию эволюции в том, что касается физических характеристик. (Я говорю «мы», но если вы – не вылезающий из Библии фанатик, то сейчас, наверное, возьмете книгу за уголок и, держа на расстоянии вытянутой руки, церемониально отправите ее туда, куда складываете все самые разумные идеи наряду со всем прочим, чье существование вы никак не соизволите признать, а именно в мусор.)

Мы так и не усвоили ту простую истину, что эволюция приложима и к умственной деятельности, и из того, что собака есть собака, дельфин есть дельфин, следует, что они обладают сознанием, представляют себе, кто они есть, и это сознание и понимание, разумеется, отличается от нашего, но не обязательно хуже его или ниже. Разве яблоко хуже апельсина?