Нет. Нет, только не деньги. Лот почувствовал, что сердце у него подпрыгнуло. Вдруг он почти забыл, почему он здесь стоит. «Убирайся отсюда, мужчина», — подумал он, но в это мгновение женщина вынула из сумочки карту, красную автодорожную карту.

— У тебя есть чем писать? — спросила она мужчину. Он достал из кармана пиджака шариковую ручку.

Она поняла его. Лот улыбнулся ей. Он сделал движение рукой, будто пишет в воздухе, и кивнул, и она поняла.

— Ты хочешь мне что-то написать, правда? — спросила она и протянула ему в окно карту и ручку. Лот взял то и другое и положил карту на радиатор. Рука у него сильно дрожала, но теперь это было неважно. Он медленно вывел: «Лот». Он видел, как оба с напряженным любопытством следят за ним через ветровое стекло. Потом он написал: «Ферро».

На буквы упала тень. Тень была огромная, и Лот, даже не оборачиваясь, догадался, что это дядя.

— В чем дело? — спросил дядя. Он взял карту у него из рук. Прочел.

— Ты что, с ума сошел? — прошипел он. Лот смотрел в землю. А потом на Бенни, который тоже подошел к «фиату», а потом на нее в окне.

Он услышал, как дядя говорит: «Извините, пожалуйста. До сих пор он никогда не позволял себе приставать к клиентам. Это… Это мальчик из беженцев. Вы ведь понимаете».

А она:

— Ну конечно, конечно. Но что же он хотел написать?

— Вот, — сказал дядя. — Я сам не разберу. Карту я вам, разумеется, возмещу. Такой идиотизм!

Женщина читала. А мужчина сказал:

— Ну, до свиданья. Нам надо ехать. — Мотор загудел. — Ну все, хватит тебе, поехали. — И в окно, дяде: — Ладно, это не имеет значения.

— Погоди! — Женщина все еще читала. Ее лицо едва заметно потемнело; подняв глаза, она пристально поглядела на Лота и тихо спросила:

— Это ты?

Но мужчина ничего не слышал. «Фиат» тронулся с места. Окно с женщиной медленно ускользало от Лота. «До свиданья», — сказал кто-то. Лота вдруг обдало ее ароматом. Она приблизила голову к окну. Лот прошел два-три шага рядом с машиной, он кивал: «Да, я». Он почти не чувствовал, как дядина рука схватила его за плечо. Он видел: теперь она узнала его. «Ты?» — сказала она еще раз, а потом «фиат» выехал за границу гравия, взвизгнули сцепления, машина быстро развернулась и умчалась в направлении города.

Лот стоял неподвижно. За ним — дядя и Бенни. «Она меня узнала. Теперь все хорошо. Возможно, он будет меня бить. Хорошо». Она была здесь, вот тут, перед ним, у бензоколонки. «Не бойся…»

— Надо же, что придумал! — Это сказал дядя. — Да ты просто идиот, в другой раз я тебе по заднице надаю, остолоп ты этакий!

Лот почувствовал, как дядины узловатые пальцы сжали его ухо. Он вздрогнул, но ничего не сделал, чтобы вырваться, и почти не ощущал боли от того, что дядя драл его за ухо: он стоял спокойно и смотрел вдаль, на поворот дороги. Дорога белела на солнце. «Хорошо», — думал он. Все мерцало, и в виске у него бился пульс. Дядины шаги удалялись в сторону гаража.

— Иди, Лот, — сказал Бенни. Новенький флаг компании «Шелл» безжизненно повис над головой у Лота. — Иди давай. — Шаги Бенни тоже удалялись в сторону гаража.

— Давай же, — сказал Бенни. — Давай пей. — Он поднес к его губам кружку. — Оно тебе на пользу пойдет, Немой.

Лот выпил. Это вовсе не Бенни, подумал он, и он вовсе не стоит на стоянке под новеньким флагом компании «Шелл», это Керер, и он принес из кухни чай, и нет больше ни палящего солнца, ни бензоколонок, он лежит на раскладушке и только сейчас увидел, что, оказывается, с него сняли ботинки и пиджак и укрыли его одеялом. А рядом стоит Керер. В руке у него кружка с чаем. «Теперь тебе уже лучше», — говорит он.

Лот сел.

— Пей, — сказал Керер. — Остальные вернутся через полчаса.

Издалека донесся рожок Ферро. Три долгих звука. Взрывная тревога.

— Последняя сегодня, — сказал Керер. — Через полчаса они вернутся, — повторил он. И потом: — Я поставлю твой чай сюда. Возьмешь, когда захочешь. Немножко ты подкачал. Ну да ничего, все придет в норму. Сейчас главное — отдыхай. Конечно, новичку такого сразу не осилить, — добавил он, выходя.

Лот сидел, скорчившись, на краю кровати. Пар поднимался из кружки ему в лицо. Он пил. Глухо хлопала парусина. А вот и взрывы. Три. Пять. Он прислушивался. Пять зарядов. Потом снова тишина; здесь, в бараке, было уже почти совсем темно. Перед ним на незанятой раскладушке лежали вещи отца. Хорошо, что они расстелили в ногах кровати его пиджак. Он весь мокрый. Под кроватью — его вещи. Чемодан. Ботинки. За ними — рюкзак. А за всем этим — пакет. Он осторожно поставил горячую кружку на пол. Как же он мог про это забыть? Он опустился на колени, согнулся и сунул руку под кровать. Шершавая оберточная бумага. Он попробовал поднять пакет за туго завязанную веревку. Пакет был тяжелый. И так темно уже было там, внизу, что вместо пакета он видел только светлое пятно. Он замер, настороженно прислушиваясь. Но все было тихо, если не считать неистового рева и этого хлопанья. Он знал, что там у отца. Он только сейчас понял, что знает это с того самого вечера. С позавчерашнего вечера. Но надо удостовериться. Это важно. Он вытащил пакет. Не обязательно развязывать и разворачивать его. Достаточно ощупать. Бороздки, ручка, крышка на коротком патрубке. Он нагнулся еще ниже и медленно понюхал пакет. Бензин.

Кухня Керера помещалась в особом бараке. Он был гораздо меньше, чем жилой барак, и имел почти квадратную форму. Он стоял у самой дороги, метров на двадцать ниже ступенек, которые вели по откосу к жилому бараку, и Керер закрепил его от ветра веревками. Продукты он хранил в больших жестяных коробках; у него, конечно, всегда был запас мясных консервов и макаронных изделий, и риса — таких вещей, которые можно быстро приготовить на открытом огне. Он даже устроил что-то вроде водопровода, и было просто удивительно, откуда в нем постоянно берется вода. Отличная родниковая вода, и совсем рядом с кухней, она, бурля, текла из спускавшейся вдоль склона трубы в большой деревянный резервуар — нижнюю половину распиленной посредине огромной бочки из-под вина, которую Керер раздобыл у одного крестьянина. Над водопроводом он устроил парусиновый навес для защиты от дождя.

В тот ветреный, холодный вечер, который ты наверняка еще не забыл, было твое дежурство. Вместе с Керером ты вымыл котел и миски; вы убрали все кухонные причиндалы на полки, а потом ты вернулся в жилой барак. Когда ты вошел, в тамбуре рядом со своим NSU сидел Ферро; ты молча снял ботинки. Карбидная лампа у тебя над головой почти не давала света. Ферро копался в маслопроводе. «Каждый вечер одна и та же история, — подумал ты, — Ферро сидит на перевернутом ящике из-под консервов, во рту у него трубка, рядом разостлан кусок мешковины, на нем — инструменты, бутылка с политурой, а перед Ферро — мотоцикл, эта тяжелая допотопная машина, модель NSU, которая после войны уже почти не встречается: мотоцикл мягко поблескивает в свете лампы, начищенный и ухоженный непривычно бережными, заботливыми руками Ферро». Некоторое время ты наблюдал за ним.

«Это прямо-таки мания у Ферро, — думал ты, — и вдобавок еще Ферро в очках, вот что самое чудное. Он надевает их только вечером, только для работы с NSU и становится похож на старого часовщика».

— А чего ты все возишься с машиной? — спросил ты.

Ферро на мгновение поднял голову. Стекла очков лихорадочно блестели.

— Хочешь смыться? — спросил ты.

— Потом — да, — сказал он. И коротко рассмеялся. — А что? — Он вытащил свою маленькую фляжку и выпил. — Какое твое собачье дело? — пробурчал он, продолжая работать.

Ну и плевать. Он уже поддавши. Ты поставил ботинки в ящик и только хотел войти в комнату, где уже сели за карты, как за дверью раздались голоса. Это был Самуэль. Он сказал: «Брошу к чертям!», а потом, перед самой дверью, отчетливо: «Дай мне двух человек, или я не сдвинусь с места. Понял, Кальман? Двоих, или я вообще не поеду».