Наконец остался только солдат с флажком на дороге. Солдат посмотрел вверх. Один, подумал Лот. Он помахал ему, хоть и сам теперь уже не знал, зачем машет; все снова стало ужасно интересно, вот если бы только он мог рассказать об этом братьям Белартам, и Паулю, и другим, и Томасу! Он махал. Он неистово описывал круги в воздухе свободной рукой. Солдат подошел к бензоколонке и сел на мотоцикл. Но продолжал немного удивленно смотреть вверх. Видно было, как он резко нажимает на стартер. Когда мотор затарахтел, он подтянул ремень каски под подбородком, все еще глядя вверх. Теперь он смеялся. Судя по лицу, добрым он не был. Но он смеялся, тряс головой, а потом рванул с места, выехал на дорогу и помчался по направлению к большому шоссе догонять остальных. Но перед тем, как исчезнуть, он оглянулся, поднял руку и помахал. И скрылся из виду. Некоторое время еще слышалось тарахтенье мотоцикла. Тише, глуше, а потом все смолкло.

Все смолкло, кроме тетиного голоса, и Лот только сейчас снова заметил, что все это время, или, по крайней мере, довольно долго, ее голос доносился с другой стороны, из сада. Иной раз, особенно перед сном, тетин голос напоминал Лоту мамин. Но только не сейчас. Тетя что-то рассказывала, монотонно и, пожалуй, слишком громко, слов он отсюда разобрать не мог. Иногда в ее рассказ врывался другой женский голос. Лот прислушался: фрау Беларт.

Он отошел от края и вернулся на свое прежнее место на крыше. Теперь ему стало жарко, капельки пота сбегали по его шее. Стеклянное небо. Небо из стекла, а ветра никакого. Наверное, спит где-нибудь в горах, там, где эти деревни, в лесу. Лентяй этот ветер! А внизу, в мастерской, дядя начал стучать молотком. Молотком по металлу. Дядя ремонтировал заднюю ось «форда». Ноги жгло как огнем. Лот снова лег. Но крыша была чересчур горячая. Вставая, он вдруг услышал… Он застыл на месте и прислушался.

— …я даже думаю, он немножко ненормальный. — Это сказала тетя.

— Неудивительно, — сказала фрау Беларт, — как подумаешь…

Через край крыши Лот увидел голову фрау Беларт. Она стояла возле своего дома и поверх живой изгороди обращалась в сад. Тетя там, подумал Лот, у себя в саду, и они разговаривают через изгородь.

— А иногда, — говорила теперь тетя, — мне кажется, что он просто ужасно озлобленный.

Что сказала фрау Беларт, он не расслышал.

— Ужасно озлобленный, и он еще не произнес ни единого слова за все время, что он здесь. По-моему, он просто прикидывается немым. Но доктор сказал, что такое бывает.

— Неудивительно, — сказала фрау Беларт. Голос у нее был резкий. Лот еще больше пригнулся у края крыши. Он прислушивался.

— Он считает, что это от шока. Ведь когда случилось это несчастье, он был совсем маленький, — продолжала тетя.

— Я что-то не очень верю. — Это был голос фрау Беларт. — А как это произошло?

— Бедная Лена. — Теперь тетя говорила грустно. — Ну и человек! Я ей всегда говорила: Лена, этот человек на все способен.

— Вот что получается, когда не слушают добрых советов, — сказала фрау Беларт.

— После этого она недолго протянула, еще полгода прожила с детьми в Мизере и умерла, теперь она, бедняжка, лежит на кладбище. А этот негодяй сидит в тюрьме. Место коммивояжера он бросил еще раньше, и в конце концов мы отправили Бет к бабушке, а этот, он онемел, или, по крайней мере, притворяется немым, и я до сих пор не знаю, что правда, что ложь, такой он озлобленный.

Озлобленный, думал Лот. Все мерцало от жары. Запах асфальта. Запах гофрированного железа. Негодяй, думал он.

— Отдать, когда Ферро выйдет? — спросила тетя. — Боже упаси!

— Берете на себя большую обузу, фрау Мак. А долго ли, — спросила фрау Беларт, помолчав, — ему осталось сидеть?

— Да уж не меньше трех лет.

И снова голос фрау Беларт:

— Ну что ж, я вам одно могу сказать, фрау Мак: перемелется — мука будет. Надо этим утешаться.

Лот больше не чувствовал жара железной крыши. Он снова лежал на животе и сквозь герань смотрел на стоянку. Но ничего не видел. Не видел даже Бенни, который вышел и снова понес к заправочной станции ведро мыльной воды. Он думал про мельницу, которая мелет и мелет зерно, чтобы из него получилась мука, он слышал, как глухо стучит мотор, приводящий в движение жернова, он думал про тюрьму и про три года, машинально следя глазами за «фиатом», подъехавшим и остановившимся у бензоколонки. Было почти совсем тихо. Тетя и фрау Беларт больше ничего не говорили, возможно, они уже разошлись по домам. Бенни держал заправочный шланг и смотрел на счетчик. Негодяй, продолжал думать Лот, и он едва взглянул на мужчину и женщину, которые вылезли из «фиата»; неудивительно, думалось ему; теперь он не отрываясь смотрел на женщину, и вдруг он понял: это она, это женщина со светлой кожей и волосами как темный ветер, это определенно она, и она в точности такая же, какою он ее помнил, она красивая и страшная, рот у нее красный-красный, и лицо по-прежнему веселое, и отец сказал тогда «Марта», и его голос вдруг зазвучал глухо, и они подняли стаканы. Дым, и спелые яблоки, и земля, и асфальт, и гофрированное железо, и поток, уносящий его в глубину, на самое дно, и теплая герань. Это она. Она пришла.

Он вскочил. Побежал по покатой крыше. Торопливо лег на край; на этот раз он даже не воспользовался трубой, которая шла от крыши до самой земли, он лег, скользнув вниз, ноги его болтались в пустоте, потом, ухватившись руками за карниз, быстро соскользнул еще ниже и на мгновение повис в воздухе. Прежде чем выпустить карниз, Лот успел ощутить, как он выгибается у него под руками. И вот он уже опять вскочил на ноги. Он совсем не почувствовал, что сильно ушибся, и, обогнув гараж, бросился через сад к стоянке. Она пришла, думал он, и краска все сильнее заливала его лицо.

Когда он подбежал к колонке, она как раз садилась в «фиат». Хлопнула дверца. Заработал мотор. Он подбежал к окну. Он хотел ее видеть. Он хотел снова услышать, как она говорит. У нее было что-то общее с мамой, что-то такое, чем они обладали обе, она пришла из маминого времени, из времени задолго до того, как мама без движения лежала на лестнице. Из прежнего времени, когда он еще мог говорить. Она должна его узнать. Она ведь помнит тот вечер, когда он и отец пили вместе с ней. Издалека донесся ее голос: «Подожди здесь. Не бойся…»

Он постучал пальцем в окно. Приоткрыто было только маленькое окошечко впереди, а большое окно в дверце закрыто. Он постучал. Она повернула голову. Вот сейчас, подумал он. Попробовал засмеяться. Но он так волновался, что уголки его рта все время снова стягивались. «Да». Он кивал ей.

Тогда она подтолкнула мужчину, который как раз клал в кошелек деньги, и Лот видел, как она кивком указала на него. Теперь и мужчина посмотрел в его сторону. Оба они смотрели на него через окно. Лот предпочел бы, чтобы этого мужчины не было. Он кивал ей и тыкал пальцем себя в грудь: «Это я». Неужели она не понимает?

Он тяжело дышал. Теперь она вдруг рассмеялась. Он услышал ее тихий смех через переднее окошко, и вдруг большое окно стало опускаться. Он видел, что это она крутила ручку до тех пор, пока все стекло не ушло в дверцу.

— В чем дело? — спросил мужчина, нагибаясь к окну.

Лот приложил палец к губам и покачал головой. Ее глаза. Ее голая рука.

— В чем дело, да говори же. По-моему, он идиот, — мужчина коротко рассмеялся. Потом громко сказал: — Ну, до свидания. Теперь уходи.

А она:

— Чего тебе, малыш? — У нее теперь было то, серьезное лицо, но оно все-таки осталось немножко веселым, зубы у нее были белоснежные. — Ты скажешь мне? — Ее рука светилась.

«Если бы мне было чем писать». И он старательно сделал в воздухе рукой такое движение, как будто пишет. И кивнул.

— Чудной какой-то, — сказал мужчина. — Ладно, поехали дальше. — Он вынул что-то из кармана и протянул к Лоту руку. На ладони его лежала монетка в двадцать пфеннигов. — Бери и уходи.