Последние слова Згур выговорил с трудом — боль в груди билась толчками, мешая дышать. Наконец он открыл глаза. Все! Он и Улада на медвежьей шкуре, слова сказаны…
— Убейте! — вновь прокричал тысячник. Один из кметов поднял копье…
— Назад!
Ивор выхватил висевший при бедре короткий меч. В неровном свете масляных ламп тускло сверкнула сталь.
— Мои улебы! Сюда! Валин!
— Валин! Валин!
Крик всколыхнул людей. Между Згуром и сполотами выросла живая стена. Кметов окружили, кто-то навалился на ближайшего, вырывая из рук копье.
— Прочь, улебские собаки! — Рух отбросил в сторону тянущиеся к нему руки. — С тобой, Ивор, сын Ивора, с этого часа буду говорить не я, а войско Ории. А ты, — его рука протянулась к Згуру, — наглый сопляк, посмевший презреть волю Светлого, тебя я объявляю вне закона и обычая. Отныне каждый, кто верен Светлому, обязан убить тебя, как бешеного щенка! И да не найдешь ты ни земли, ни воды от Харпийских гор до Итля!
Згур знал, что означали эти слова. Но страха не было. Боль мешала ответить, и он лишь улыбнулся врагу — широко, весело, как улыбались его друзья, умирая на истоптанном грязном снегу Четырех Полей.
Улебы угрожающе зашумели, сверкнули обнаженные мечи.
— Не убивать! — Ивор расправил плечи. — Забрать оружие и выгнать вон! Славьте молодых, мужи улебские! На мгновение настала тишина, но вот прозвучало громкое: «Здравье! Здравье! — откликнулись десятки голосов. — Здравье на сто лят! Щастя Кею Велегосту та Уладе Иворовой!
Згур вновь прикрыл глаза. «Приказ выполнен» — когда-то он часто повторял эти слова. Только теперь этот приказ был его собственный. Но легче не стало. Кому это было нужно? Ему? Уладе? Велегосту? Перед глазами встало страшное изуродованное лицо, и Згур невольно вздохнул. Он не мог отказать тому, кто вел их в бой на Четырех Полях. И он сделал. Но, Мать Болот, как тяжело!
Внезапно ему показалось, что разом погасли все светильники. Тьма навалилась, закружила, Згур протянул руки, пытаясь не упасть. Последнее, что он слышал, был испуганный крик Уладьг: «Скорее! Скорее!»…
Голоса доносились глухо, словно издалека, хоть Згур и понимал, что люди совсем рядом. Кажется, он лежит. Рубашка расстегнута, на груди что-то холодное, мокрое…
— …Ничего страшного, сиятельный. Смею заметить, ребра целы, это ушиб, просто ушиб. Если бы удар не пришелся прямо против сердца…
— Хорошо, — голос Ивора звучал тихо, еле слышно. — Делай что надо! А ты уходи. Гости ждут!
Кажется, Палатин разговаривает со знахарем. Да, все верно, дротик клюнул как раз в сердце, и если бы не кольчуга и не стальная пластинка на ней… Но кому Ивор велит уходить? Неужели Уладе?
— Храбрый мальчик! — Згур с удивлением узнал голос Милены. — Зачем ты прятал его от меня, Ивор?
— Ты не понимаешь…
— Да, правда. Я никогда не понимала тебя, Палатин. Жаль, что ты приносишь людям только зло — даже когда хочешь добра…
Вновь тишина, легкий шорох совсем рядом, затем что-то мягкое ткнулось в лицо. В ноздри ударил резкий колючий запах, стало трудно дышать. Згур закашлялся и открыл глаза.
— Лежи, лежи, — Ивор сидел рядом, слегка сгорбившись, неяркий свет факела прорезал незаметные прежде морщины на сразу постаревшем лице. — Придешь в себя,
тогда и бегать станешь!
Он усмехнулся, и Згур улыбнулся в ответ, но улыбка тут же погасла. Он не дома. И радоваться нечему.
Откуда-то сбоку вынырнул седой сгорбленный старикашка с пучком пахучей травы в руках, но Ивор повелительно махнул широкой ладонью, и знахарь исчез, оставив после себя острый лесной дух.
— Отдыхай! — Ивор медленно поднялся, по лицу вновь промелькнула улыбка. — Ну и наломали же мы с тобой дров, Згур! Ладно, пока отдыхай, завтра с утра тебе уезжать…
— В Коростень? — Згур удивился, а затем почувствовал горькую обиду. Не то чтобы он хотел надолго остаться в Валине, но все-таки! «Надобен будешь, кликнут». Выходит, кликнули, теперь «кыш» говорят…
— Куда? В какой Коростень? — Палатин замер у двери, обернулся. — Згур! Очнись! Ты вне закона! Тебе нужно бежать немедленно, и даже не к лехитам, не к румам — там достанут. У Челеди руки длинные.
— Бежать?!
Об этом он еще не думал — некогда было. Только сейчас Згур начал понимать. «Ни огня, ни воды». Бездомный бродяга, последний нищий не поделится с ним куском хлеба. Всякий Кеев подданный — от Харпийских гор до Денора — не только может — обязан убить сотника Згура! Нет, теперь уже бывшего сотника! За него не заступится даже Велга…
Згур с трудом встал, потер ноющую грудь. Рядом, возле низкого ложа, он заметил свой праздничный кафтан с рваной дырой на груди. Да, повезло! Значит, бежать? Сполот назвал его бешеным щенком. Теперь щенку надо уносить ноги…
— Нет, мне надо вернуться. Если Велга скажет, поеду в Савмат. Я — альбир Кеевой Гривны, пусть меня судит Светлый!
—Нет!
Палатин вздохнул, покачал головой:
— Тебя просто убьют, Згур, мальчик! Светлого сейчас в Савмате нет, он на полдне, ведет переговоры с румами. А в Кей-городе тебя ждет Челеди. Никто судить тебя не станет, зарежут где-нибудь в подвале и выкинут волкам. А потом мне придется глядеть в глаза Алане…
Згур молчал, не зная, что ответить. Да, наверно, так и будет. Но бежать? Куда? Что делать на чужбине?
— Поговорим завтра. — Палатин осторожно дотронулся до черного пятна на груди сына: — Болит? Хорошо еще, меня Кобник предупредил. Мышь ему с левой стороны пробежала. А не ошибся!
Кобник? Згур только плечами пожал. Ко всему еще и какой-то кобник!
Во сне он увидел реку. Серая, тронутая рябью вода окружала его со всех сторон, заливала рот, захлестывала ноздри. Згур был на самой стремнине, течение несло его вперед, переворачивало, а он не мог даже двинуть рукой. Згур невольно удивился — плавал он прекрасно, лучше всех мальчишек в Буселе. Подумаешь, река! Но вода уже достигала глаз, стало трудно дышать, и он понял, что до берега, далекого, похожего на узкую желтую полоску, не добраться.
Згур не испугался — он понимал, что спит, удивление лишь выросло. Почему он не может двинуть рукой? Может, он уже мертв и его труп несет стремнина? Но мертвые не тонут, не захлебываются в холодной мутноватой воде, не видят далекий песчаный откос, над которым недвижно парят черные чайки. Нет, он жив, с ним все в порядке, это с водой что-то не так! Река какая-то неправильная!..
Згур собрался с силами, на мгновение сумев приподняться над водой. Кажется, Денор. Наверно, Савмат где-то рядом, такие откосы он видел, когда был в Кеевом городе пару лет назад. Но почему он не может плыть? Почему так болит грудь?
И вдруг он понял — вода! Она стала другой, не держала, тянула вниз. Резкий дух бил в ноздри, острый, когтями скребущий по горлу, как то снадобье, которым пользовал его знахарь. Потом он заметил дым — легкий дымок, клубящийся на серой рябью. Нет, не дым — пар, как будто вода вот-вот закипит. Но река оставалась холодной, ледяная стужа сковала все тело…
И тут он увидел огонек. Маленький, еле приметный, он плясал над волнами. Згур попытался вздохнуть и почувствовал, как рот заливает горечью. Нет, это не вода! Вода не бывает такой горькой! Вода не может гореть!
Огонек рос, крепчал, наливался силой, и вот пламя уже окружило его со всех сторон. Огонь был холодный, но он жег, вгрызался в кожу. Згур отчаянно рванулся, поднял голову — и вздрогнул. Река горела — вся, от берега до берега, синевато-алое пламя ходило волнами, испуганные чайки улетали прочь, одна из птиц замешкалась и огненным клубком рухнула в горящую пучину…
Згур закрыл глаза. Бороться не было сил. Он не мог даже приказать себе проснуться, чтобы вынырнуть из огненного моря. Затрещали волосы на голове, боль впилась в глаза. Згур закричал, и внезапно ему почудилось, что все это даже не сон — мара. Сгинуло пламя, исчез далекий берег. Вода стала ровной, черной, и впереди мертвым блеском сверкнули острые грани льда. Глаза оставались закрыты, но он видел. Река, Черная Река, куда уходили души, скрываясь за ослепительно белыми льдинами. Згур видел это. Тогда, стоя на берегу, он еще успел подумать: что чувствуют те, кто входит в Реку, в которую можно вступить только один раз? Значит, это и есть Смерть?
