— Чья? — донеслось из-под плаща.

— Навья!

— Понятия не имею… — плащ легко шевельнулся. — Надо будет у Патара спросить. Тебе что, какая-то Старшая Сестра приснилась?

Объясняться не было сил, и Войча, решив, что хуже не будет, лег прямо на траву и забылся тяжелым сном. Разбудили его веселое утреннее солнце, птичье пение — и Ужик, успевший сходить на зорьку и теперь пекший на углях двух огромных лещей.

Весь следующий день Войча был мрачен и молчалив — — совсем как Ужик накануне. Его не радовали ни солнце, ни дорога, которая теперь стала заметно шире, ни съеденные за завтраком лещи, оказавшиеся необыкновенно вкусными. Перед глазами стояло одно и то же — бледный лунный свет, хоровод призрачных теней и та, которая пришла за ним. Неужели это был сон? И ее голос, и она сама? Тогда что же такое явь?

Увы, посоветоваться об этом было не с кем — не с Ужиком же, в самом деле!

— и Войча молчал. Похоже, его насупленный вид удивил даже равнодушного ко всему Ужика. Во всяком случае, на дневном привале заморыш самым наивным образом поинтересовался, не случилось ли с Бойчей чего такого… Этакого.

Войчемир поневоле восхитился тоном, да и смыслом, вопроса, но затем обиделся и предпочел отмолчаться. Ужик пожал плечами (похоже, на что-либо иное его плечи и не годились), после чего потерял всякий интерес и к Войче, и к его настроению. Тут уж Войча не выдержал и, перемежая каждое второе слово все той же «каранью», потребовал от бездельника-недотепы-дармоеда-недомерка Ужика подробного и ясного ответа: что случилось прошлой ночью?

Бездельник-недотспа-дармоед-недомерок улыбнулся, сообщив, что сказать ничего не может, поскольку спал. Правда, пару раз он просыпался и, кажется, один раз что-то видел. Быть может, нав. Но он мог и перепутать, поскольку лунный свет, а заодно и туман способны породить еще и не такие дива. А что касается виденного Войчей, то если это сон, то и волноваться нечего. А ежели и не сон, то волноваться тем более нечего, поскольку если уж Войчу не тронули навы, то иная нежить и подавно обойдет стороной.

Мысль Войчемиру неожиданно понравилась. А ведь действительно — не тронули! То ли благодаря вовремя начертанному кругу, то ли благодаря камню-громовику. То ли — чем Косматый не шутит! — попросту испугалась нежить зеленая. Ведь он все же не кто-нибудь, а Кеев альбир и самого Светлого племянник!

Настроение Войчемира резко улучшилось. Разве что в глубине души осталась горечь. Старшая Сестра! Эх, сестренка, что же тебя занесло к этим, зеленым! Войча пытался не думать, забыть, но понял — не забудет. Да и кто пройдет мимо такой? Разве что Ужик, но с него какой спрос?

Между тем дорога вела дальше, прямо на полдень. Пару раз на пути встречались большие поляны, но Войча предпочел не останавливаться. Из рассказов длиннобородого Нелюба он помнил, что на третий день пути, как раз посреди леса, тропа пройдет мимо небольшой избушки, и Войчемир постарался подгадать так, чтобы заночевать именно там. Лишняя ночь под открытым небом, да еще в таком лесу, не радовала. Под крышей как-то надежнее. Однако часы шли за часами, дорога вела все дальше, а небо над лесом уже начинало темнеть. И лишь в ранних сумерках Войчемир, начавший уже изрядно волноваться, заметил впереди что-то темное. Он ткнул Басаврюка пяткой, тот, недовольно заржав, перешел на рысь, и уже через минуту Войча удовлетворенно скомандовал: «Стой!». Перед ними была избушка — небольшая, вросшая по самые подслеповатые оконца в серую лесную землю.

— Успели! — резюмировал Войча, поворачиваясь к Ужику. — Тут и заночуем. Интересно, дома ли бабка?

Он ждал вопроса: «Какая?», но поскольку нелюбопытный Ужик промолчал, пояснил все до конца:

— Бабка тут живет. Нелюб говорил — не простая бабка. То ли велхва, то ли наузница. Яга, одним словом.

— Как в сказке? — Ужик зевнул. — А в ступе летает?

Несмотря на совершенно равнодушный тон, каким это было спрошено, у Войчемира внезапно возникло страшное подозрение — а не шутит ли часом этот недомерок? Шутки Войча не любил, разве что свои собственные, но на этот раз сделал вид, что ничего не заметил. Про ступу он предпочел промолчать, зато обстоятельно пояснил, что сказки — сказками, а бабка самая настоящая, к тому же полезная, лечит травами и никому зла не делает. Во всяком случае, в подобном не замечена, хотя ей в обед все сто лет будет. Значит и им беспокоиться нечего.

Ужик не возражал, но очень скоро стало ясно, что Войчемир ошибся — причина для беспокойства была. Они поняли это, как только Войча слез с коня и подошел к двери.

— Матушка Сва! — ахнул он. — Бабка-то… …Все, что осталось от той, которая лечила травами, лежало тут же, у порога — скелет, покрытый потемневшими лоскутьями грубой домотканой одежды. Поломанная клюка валялась чуть в сторонке, рядом с полусгнившими остатками плетеной корзины.

— Так… — Войча на всякий случай вытащил меч, затем подумал, вложил его обратно в ножны и склонился над останками.

— Привяжи коней, — бросил он Ужику. — А я погляжу…

Осмотр занял больше времени, чем думалось. Ужик, привязав коней к ближайшему дереву, пристроился рядом с Бойчей.

— Темно… — Войчемир встал и размял затекшие плечи. — Завтра еще поглядим… Но, в общем, и так ясно — не своей смертью бабка померла. Не от хвори и не от зверя…

— Шея сломана, — негромко добавил Ужик, ставший внезапно очень серьезным.

— Но это не медведь…

— Точно! Смотри, это у нее под рукой было. На ладони у Войчи лежала небольшая бронзовая бляшка — странный зверь, похожий то ли на льва, то ли на тигра.

— Такие на одежду нашивают…

— Соображаешь! — одобрительно кивнул Войчемир. — Думаю, так было: бабку прямо у порога подстерегли. Раз — и шея набок. Только и успела, что в одежду вцепиться и бляшку эту сорвать…

Внезапно совсем рядом послышался шум — негромкий, но отчетливый.

— В доме! — Войча выхватил меч и одним движением оказался между дверью и Ужиком. — Урс, назад! Эх, дурни мы, сразу надо было посмотреть!

Они замерли, прислушиваясь, но в избушке все стихло. Но вот вновь послышался шум, чьи-то легкие шаги. Скрипнула дверь. Войчемир не спеша поднял меч…

— Ой, дяденька, не надо!

Рука, державшая оружие, дрогнула. На пороге стояла девчушка — невысокая, простоволосая, в грязном, порванном на боку платье.

— Фу, ты!

Войча облегченно вздохнул, но затем нахмурился:

— А ты кто такая?

— Я… Я внучка… Внучка… — девчушка испуганно переводила взгляд с мрачного Войчемира на невозмутимого Ужика. — Дяденька, не убивайте! Я на все согласная…

— Да на что ты нужна! — в сердцах бросил Войча. — А ну-ка, Ужик, огня!

Покуда недотепа-Ужик возился с кремнями и трутом, Войча успел обшарить избушку и вернулся оттуда с пучком лучинок.

— А ну-ка… Значит, внучка, говоришь? Ужик, гляди!

Войча бесцеремонно схватил девчушку за ухо н повернул ее к свету.

— Видал?

На тонкой грязной шее болталась потемневшая медная гривна.

— Беглая… Ну, и от какой бабульки ты бежала? Девчушка всхлипнула, но Войчемир был неумолим:

— Знаем таких внучек! Что, придушила бабку?

— Нет! Нет! — в глазах беглянки плавал ужас. — Она… Она была уже мертвая… Я и подойти боялась… Не убивайте, дяденька! Я что хотите делать буду… Я… Я… Я все расскажу…

— Вот это уже лучше! — удовлетворенно заметил Войча, присаживаясь на старую колоду, служившую, как видно, для рубки дров. — Ужик, затопи-ка печурку…

Пока молчаливый Ужик занимался этим нужным делом, девчушка, плача, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, рассказывала свою нехитрую историю. Вернее, история как раз оказалась непростой — даже после всего, что Бойче довелось увидеть и узнать за последние дни.

Беглянку звали Улой. Впрочем, она и не была беглянкой. Всю свою жизнь она, холопка местного дедича, прожила в соседнем селе — именно в том, из которого уже год как перестали доходить вести. И недаром — села больше не было…

Чужой человек постучался в ворота как раз в день Солнцеворота, когда повсюду горели праздничные костры. Чужак был хмур, молчалив — и болен. Его уложили на солому в сарае, позвали бабку — ту самую, что теперь лежала у собственного порога — но было поздно. Через три дня чужака отнесли на погост, а еще через день пропал первый из жителей маленького села. Затем исчез второй, третий…