Получается ярко-алый овощной салат не салат, закуска не закуска, но нечто очень вкусное, хрустящее – и не только на каждый день, но и к праздничному столу. Это гораздо вкуснее той поддельной капусты, которую на рынках выдают за квашеную. Это даже вкуснее корейских салатов, и, главное, вы можете быть уверены, что все ингредиенты чистые, а не приготовлены черт знает в каких антисанитарных тазах. И никакого майонеза.

Вещи, как известно, пропадают – часто при странных обстоятельствах – и больше не возвращаются. Ну, то, что происходит со стиральной машиной и носками, знают все. Это общемировая загадка, и по-американски стиральная машина вообще называется sock eater, носкоед.

Конечно, существуют рациональные объяснения такому странному выборочному исчезновению. Их три.

1. Машина всасывает носки через дырочки крутящегося барабана при отжиме.

Это объяснение невежественное и смехотворное.

2. Носки запутываются в другом белье, например заваливаются в угол пододеяльника и там тихо лежат, как плоские мыши.

Это не объяснение, а попытка увильнуть от него, так как опытный стиральщик, в бешенстве от очередной пропажи, выворачивает и перетряхивает все белье, а пододеяльники так даже и гладит утюгом; не уйдешь.

3. Вам так кажется.

А вот не кажется. Я прожила около десяти лет в квартире на Полянке (это была лучшая квартира в моей жизни, и я когда-нибудь напишу про нее, а в рассказе «Легкие миры» я уже писала про то, как я воровала стройматериалы для ее ремонта).

Всякое счастье кончается, и из этой квартиры мне пришлось съезжать. Квартира оголилась до обоев, которые, впрочем, я тоже ободрала, чтобы досадить попу-комсомольцу, неправедным путем выгнавшему меня, как зайчика, из моего домишки. Обои содрала и двери вынесла. Так что все-все открылось моим взорам, и в углах, под призраками диванов и кроватей, нашлось некоторое количество исчезнувших носков. Штуки четыре, чтобы быть точной, непарные.

А я давно затаила тяжкую думу против своей стиральной машины и потому одиночные носки, доставаемые из нее, не выбрасывала, а аккуратно хранила в отдельной коробке. Хотя время было советское и купить хорошие носки было проблемой, а у меня дома было трое мужчин, не фунт изюма, но хранила я носки не из бедности и бережливости, а из мстительности. Звали ее «Ока». Полуавтомат. Ненавижу!

Так вот, найдя четыре носка и подобрав к ним пары из коробки, я посчитала остальные, и носков-одиночек оказалось 47. Сорок семь! Вот что съела «Ока» за восемь лет! Так что не кажется, совсем не кажется!

Еще теряются разные дорогие сердцу предметы, они всегда лежали вон тут, и теперь пропали неизвестно куда, и никто не мог их взять, и объяснить это невозможно! Вот эта баночка. Была на этой полочке! Где она? Куда делась?

Но не бывает так, чтобы вы открыли шкаф – а там стоит невесть откуда взявшаяся баночка. Или к паре обуви добавляется третий сапог.

А это значит, что мир несимметричен! Я когда-нибудь напишу историю мироздания и опишу структуру мироустройства, какой она мне открывается. Но не сейчас! А пока я хочу сказать вот что: если вещи исчезают НЕИЗВЕСТНО КУДА, то где-то есть то место «НЕИЗВЕСТНО ГДЕ», и там они все лежат, сваленные грудой или разложенные по полочкам, мы не знаем. Может быть, тот мир совсем как наш, но миниатюрный, весь поместится в ореховой скорлупе, in a nutshell. Или там все вещи сильно вытянуты в длину. Или скручены в рулоны.

У меня в Питере есть квартира. Я редко туда приезжаю. Там все как во сне: вещи стоят на своих местах, и ничего не сдвигается и не меняется. Изредка там ночуют мои друзья и братья, но от деликатности и вежливости они не шуруют мебелью туда-сюда и не разбрасывают свое барахло, а проплывают по стоячему воздуху, поджав ноги и не касаясь паркета. Разве что в морозилку розовой рыбки пакетик забросят, чтобы мне был сюрприз, когда я войду.

Так вот, в этой квартире кто-то завелся. Он маленький. В этом году я, приехав, нашла крошечный – сантиметра три – кинжал, или кортик, не знаю. Такой черный с золотом, морской. Спросила всех, кто мог ко мне заходить: нет, не знают ничего. Сами дивятся.

Потом обнаружился хрустальный шарик с небольшой – тоже сантиметра три – цепочкой. Что за шарик?.. – думала я в ужасе от ощущения сквозняка, дующего из других измерений. Что это за шарик?! Граненый, размером с большую рябинину или недоразвитую вишню.

Тут что-то происходило, пока меня не было. Насельники иных пространств – параллельных нашему или же перпендикулярных – Николай Иванович Лобачевский умер, и некому меня спокойно и дружелюбно просветить, – насельники этих пространств что-то делали на моей жилплощади. Выбрали ее для своих – чего? Ристалищ? Жертвоприношений? Романтических свиданий?..

Последнее больше всего импонирует моему воображению. Он и Она, маленькие – сантиметров 25, наверно, – назначили друг другу тут свидание, встречу. Он был с мечом, она с сияющим шариком; не спрашивайте меня, какую роль он играет в той невидимой, потаенной стране, но ясно, это женский шарик, вы бы его видели. Они встретились, обрадовались, говорили, любили друг друга, это очевидно. Он отстегнул свой меч, она отбросила шарик. А потом кто-то спугнул их, и они бежали, обронив свои вещички, они перелезали через изгородь, через колючий заборчик, и он подавал ей руку, и она подбирала юбки, и их сердца колотились, а щеки горели. Они успели, ничего тут от них больше не осталось.

Я взяла их вещи, положила на голубое кружевное блюдечко; есть у меня такое, тоже из стародавнего, утонувшего сто лет назад мира. Я поставила блюдечко в спальню на комод к зеркалу; вещи удвоились в зеркале. Пусть приходят, пусть придут зазеркальные любовники, я все сохранила, можно в любой момент прийти и взять.

Я знаю, что однажды зайду в комнату, посмотрю, а блюдечко будет пустое. Разве что будет на нем извилистая царапина, сделанная неизвестным предметом.

У меня холодильник терпеть не может огурцы.

Когда положишь в него другую какую-нибудь еду: мясо там, картошечку вареную вчерашнюю, творог, лук, масло – да боже ты мой, что угодно, – он ведет себя спокойно и равнодушно: положила и дверь закрой, иди себе.

Но стоит положить в него огурцы – ооо! – такой сердитый становится, батюшка! тут же начинает набирать свои обороты, наливаться тихой ледяной яростью, включает внутреннюю якутию и, пока не убьет врага, не успокоится. Два часа ему обычно нужно. Я уж знаю. Зазеваешься – вытаскиваешь огурцовый шербет, ни на что не годный, кроме как на маску для лица; но там нитраты, так что я побаиваюсь личико-то свое единственное портить, ежедневно омолаживаемое волшебным кремом Dr. Burov!

Причем к соленым огурцам он совершенно равнодушен. Помидоры или фрукты тоже пропускает мимо своего темного, злобного сознания. Только огурчик! Только свеженький зелененький!

Сколько раз бывало: лежат в нижнем, овощном ящике редиска, помидоры, кабачок. День лежат, другой; все тихо. Прикупишь огурчиков и думаешь: ай, рискну. Не держать же их на прилавке в тридцатиградусную жару? Рискнешь. И пожалте: погибло все, погибли все, а мороженая редиска – это такая гадость, доложу я вам.

Переключение температурного режима, кручение циферблатов ничего не дает, заранее скажу.

Зато я эмпирическим путем нашла способ регулировать температуру, не прикасаясь к циферблатам. Делается так. В овощной ящик закладываете нейтральные овощи типа помидоров. Руки держите свободно, движения медленные, ладони развернуты кверху – как если бы вы, под дулом револьвера, показывали американскому полицейскому: нету, нету у меня оружия. Закрыли дверцу, подождали. Он привыкает к мысли о помидорах. Хорошо. Теперь через полчасика-час вы резко открываете дверцу и вбрасываете в ящик штуки четыре огурца, захлопываете! Yes! Он принял! Немедленно начинает он свою антарктическую деятельность, а вам только того и надо: вы на самом-то деле хотите быстро охладить свекольник или морс! А он-то и не знает!