Конечно, и в Овальной комнате президент не был наедине с собой в полном смысле — в соседних помещениях находились личные секретари Мисси Лихэнд и Грейс Тулли, а также военный помощник Эдвин Уотсон и секретари по связям с конгрессом, прессой и общественностью Стив Эрли и Марвин Макинтайр. Вначале Эрли был главным секретарем, а Макинтайр его помощником, но позже их статус стал одинаковым.
Как мы знаем, с Макинтайром Рузвельт был знаком еще со времен Первой мировой войны, когда тот занимал второстепенный пост в военно-морском министерстве, где будущий президент был заместителем министра. В дальнейшем Марвин стал военным журналистом, помогал Рузвельту во время его губернаторства, а с въездом его в Белый дом, помимо выполнения текущих заданий, занимался организацией всех встреч шефа и планированием его поездок до 1938 года, когда он был вынужден уйти в отставку в связи с болезнью.
Стив Эрли в 1920 году участвовал в борьбе Рузвельта за пост вице-президента, затем работал в агентстве «Ассошиэйтед Пресс», а с момента, когда Рузвельт стал президентом, являлся его ведущим пресс-секретарем, ответственным за сообщение информагентствам, газетам и журналам позиции Белого дома по всем важным вопросам. Именно Эрли воплощал тот новый стиль работы в постоянной связи с прессой, который характеризует президентов США со времени Рузвельта. Не случайно подзаголовок его биографии гласит: «Первый современный пресс-секретарь»{433}. Эрли служил в Белом доме в течение всех лет президентства Рузвельта.
Хозяин Белого дома широко открыл его двери и территорию окружающих садов для посетителей и гостей. В этом смысле знаковой стала встреча однокурсников Рузвельта по Гарвардскому университету, организованная в апреле 1934 года, на которой присутствовали не только бывшие студенты, но также их жены и дети — всего более восьмисот человек. Это был единственный случай в истории, когда президент принимал в Белом доме «весь свой курс», о чем восторженно писали побывавшие на встрече теперь уже немолодые юристы, бизнесмены, журналисты и т. д.{434}
Со своей альма-матер Франклин поддерживал связь и в других формах. Он ежегодно посылал взнос в Фонд Гарвардского университета. В письме от 22 марта 1938 года говорилось с оттенком некоторой кокетливости: «Я хотел бы послать больше, но, к сожалению, хотя заработная плата президента кажется большой, необходимые расходы в таковом положении оказываются еще больше — в противоположность тому, что можно прочитать в газетах»{435}.
* * *
В резиденции главы исполнительной власти появлялись всё новые люди — многие в качестве визитеров, а некоторые оставались надолго. По поводу открытости Белого дома острили, что его посещает так много людей, что неплохо было бы установить вращающиеся двери. «Белый дом напоминает школьное общежитие», — писал Рузвельт Джозефу Кеннеди в 1935 году{436}.
По единодушным отзывам тех, кто регулярно бывал в президентской резиденции и тем более жил там, она действительно напоминала общежитие с не очень хорошо налаженными бытом и хозяйством. Экономкой и одновременно старшим поваром являлась некая Генриетта Несбитт, которая, по ряду свидетельств, была совершенно безразлична к вкусам и потребностям хозяина, но постоянно стремилась продемонстрировать свою власть.
Эта дама была в прошлом жительницей Гайд-Парка, где торговала пирогами собственного производства. Когда Рузвельт стал губернатором, Элеонора забрала ее в Олбани для ведения кухонных дел. Вместе с Рузвельтами Генриетта в 1933 году перекочевала в Белый дом. То ли всерьез, то ли с оттенком иронии окружающие стали ее вскоре называть «главной домоправительницей страны». И в самом деле, Несбитт несла ответственность за содержание всех шестидесяти комнат, следила за тем, чтобы все 100 окон были чистыми, а полы — ослепительно надраены. Но вот к главной задаче — составлению меню для президента, его семьи и гостей — она относилась с явным пренебрежением[30].
На официальных обедах подавали мясо с гарниром из вареной моркови, зато гарсоны укладывали пищу на золотые блюда из старинного семейного сервиза, привезенного в Белый дом из Гайд-Парка. Сам Рузвельт был почти безразличен к вкусу еды, но отлично понимал, что его гостям она не нравилась. Однажды он даже спросил Икеса, ел ли тот когда-нибудь раньше такие невкусные блюда{437}.
Столь же безразличной к хозяйственным и вообще домашним делам была супруга президента. К приемам она относилась как к ответственным мероприятиям, на которых можно оказать влияние на тех или иных людей. В результате пренебрежения ритуалом подчас возникали комические и даже неприятные ситуации. Однажды Элеонора усадила рядом жену гостившего в Вашингтоне бразильского диктатора Ж. Варгаса, которая говорила только на французском и португальском языках, и жену конгрессмена С. Брауна, не знавшую иностранных языков. После нескольких попыток завязать разговор американка громко спросила, не хочет ли кто-нибудь поменяться с ней местами{438}.
При обилии посетителей, американских официальных лиц и зарубежных представителей, друзей и других знакомых, которые для повышения собственного престижа просили разрешения нанести визит в Белый дом, Франклин чувствовал себя всё более одиноким. Его жена вела собственную общественную жизнь, дети выросли, обзаводились семьями, по мере сил помогали отцу, но в то же время нередко использовали его имя в собственных интересах, подчас во вред авторитету Рузвельта-старшего.
Элеонора, сохраняя теплые чувства по отношению к супругу, стремясь помочь ему советом, в то же время в своих помыслах, интеллектуальных стремлениях и практических планах была от него весьма далека и продолжала отдаляться. Министр Генри Уоллес считал Элеонору Рузвельт, скорее всего преувеличенно, подверженной психическому заболеванию, в результате которого она стремилась компенсировать трудности своего детства повышенной, порой бурной социальной активностью, получая удовлетворение от опеки над другими людьми, надеясь на их благодарность, тогда как ее покровительство часто вызывало лишь лучше или хуже скрываемое раздражение{439}.
В то время как сам Рузвельт, в целом благожелательно относившийся к проектам ликвидации сегрегации и дискриминации черного населения, был в этом вопросе очень осторожен, стремясь не потерять влияния среди консервативных демократов Юга, Элеонора демонстративно шла на сближение с негритянскими организациями, особенно с наиболее весомой среди них — Национальной ассоциацией содействия прогрессу цветного населения, открыто поддержав ее председателя Уолтера Уайта в 1935 году, когда при обсуждении в конгрессе проекта закона против линчевания негров депутаты-расисты устроили филибастер.
Непосредственным поводом для внесения законопроекта о жестком преследовании расистского ку-клукс-клана было линчевание в городе Майами, штат Флорида, бездомного фермера Рубина Стаей, просившего милостыню. Хотя в газетах появились фотографии расистов, никто из них не был привлечен к ответственности.
Элеонора настаивала, чтобы муж активно вмешался — поддержал законопроект, принял меры против филибастера; но Франклин, на словах соглашаясь с тем, что этот акт был бы полезен, ничего не сделал для его принятия. В то же время авторитет Рузвельта среди белого населения южных штатов несколько пошатнулся — взгляды его жены принимались за его собственную позицию.
Недовольство вызывало и заступничество Элеоноры за бездомных, которые, по ее мнению, должны были получить жилье в первую очередь, за негров, с которыми обращались несправедливо. Безусловно достойные с моральной точки зрения действия супруги президента воспринимались многими чиновниками как недопустимое вмешательство в государственные дела. Был подвергнут резкой критике ее утопический проект создания идеального поселения городского типа в поселке Ридсвилл, штат Западная Вирджиния. Оказалось, что стоимость каждого весьма скромного домика, предназначенного для неимущих, составляет десять тысяч долларов — казна не могла позволить себе такие траты. Г. Икес писал, что Элеонора не делает для президента ничего хорошего: «Она становится слишком активной в общественных делах, и я думаю, что она вредит больше, чем помогает»{440}.
