Все перемещения президентского поезда происходили в обстановке величайшей секретности, главным образом ночью. Властям штатов поступала информация о предстоявшем приезде главы государства лишь за несколько часов до прибытия. В городе Уиллоу-Ран в штате Мичиган Рузвельт вместе со своим старым недоброжелателем Генри Фордом, владельцем огромных предприятий, ранее производивших автомобили, а теперь вдобавок танки и самолеты, с удовлетворением наблюдал за работой не только мужчин, но и женщин на одном из фордовских заводов, где его шумно приветствовали рабочие.

Президент вынужден был отдать должное Форду и его администрации. Размеры цеха, в котором шло конвейерное производство самолетов, были таковы, что Рузвельт, двигаясь в автомобиле, мог наблюдать весь процесс от разгрузки алюминиевых листов до схода готового самолета с другого конца конвейера. Форд добился невиданного результата — его заводы выпускали в день 100 самолетов. Посетивший то же предприятие Черчилль был настолько потрясен, что заявил: «Если бы Гитлер увидел Уиллоу-Ран, он тут же перерезал бы себе горло»^{597}.

Президента тепло встречали и в других местах — не только из патриотических чувств. Ему были благодарны за программу военного производства, давшую работу миллионам людей. (Послевоенные опросы показали, что не менее чем у 65 процентов американцев за годы войны повысился жизненный уровень.)

Своими впечатлениями президент поделился с радиослушателями в беседе 12 октября. Отметив возрастание доли женского труда на предприятиях оборонной промышленности, совершенствование распределения материальных ресурсов, он говорил о необходимости дальнейшей напряженной работы на «внутреннем фронте» и в то же время об увеличении вооруженных сил, в частности путем снижения призывного возраста с двадцати до восемнадцати лет. Рузвельт ненавязчиво напоминал американцам, что его дети выполняют свой патриотический долг: «Я очень хорошо понимаю чувства родителей, чьи сыновья поступили на военную службу. Мы с моей женой чувствуем то же самое»^{598}. Действительно, к этому времени Эллиот служил в авиации, Джеймс — в морской пехоте, Франклин и Джон — в военно-морском флоте.

Рузвельт завершил это выступление постановкой задачи не просто разгромить Германию, Японию и Италию, но и создать такие условия, чтобы «и долгое время спустя они не могли угрожать нам или какой-нибудь другой стране из числа Объединенных Наций»^{599}. Таким образом, задумывалась международная организация безопасности, основной целью которой должно было стать недопущение повторения агрессии.

Между тем приближалось осуществление операции «Торч» («Факел») — высадки в Северной Африке американских и английских войск под командованием генерала Эйзенхауэра, целями которой было освобождение французских колоний на африканском побережье, установление контроля над Средиземным морем и подготовка к высадке в Европе в 1943 году. В составе семидесятитысячной американской армии находился Франклин-младший — комендор на одном из эсминцев.

Получив вечером 7 ноября от военного министерства информацию о том, что операция началась успешно, Рузвельт тотчас же произнес по радио две речи. В одной он сообщил соотечественникам новость, которая была воспринята как открытие второго фронта, хотя президент и не употреблял этого термина. Во втором выступлении, обращенном к французскому народу, американский президент заверял французов, что как только немцы и итальянцы будут изгнаны, американские и английские войска немедленно покинут территории, принадлежавшие Франции.

Между тем во французских североафриканских владениях, где разворачивалось наступление, наматывался весьма запутанный клубок противоречий, конфликтов и сотрудничества противоположных политических сил. На сторону англо-американцев перешел вишистский адмирал Дарлан — один из ближайших сообщников «главы государства» Анри Филиппа Петена и Пьера Лаваля, ставшего в апреле 1942 года премьером. На руководство администрацией претендовал руководитель движения «Сражающаяся Франция» генерал Шарль де Голль. Президент США балансировал, не отдавая предпочтения ни тому, ни другому. В отношении к де Голлю сказался явный субъективизм Рузвельта — ему крайне не нравились самостоятельность и твердость французского эмигранта, который вел себя так, будто управляет великой державой. Рузвельт называл его «капризной невестой» и с раздражением предлагал Черчиллю направить строптивого генерала губернатором на Мадагаскар. Британский премьер разделял неприязнь Рузвельта к «высокомерному французу», отзываясь о нем как о «вздорной личности, возомнившей себя спасителем Франции».

Недавно были открыты секретные британские архивы и выяснилось, что Черчилль даже направил из Вашингтона в Лондон шифровку: «Я прошу моих коллег немедленно ответить по поводу того, сможем ли мы, не откладывая этот вопрос, устранить де Голля как политическую силу… Лично я готов отстаивать эту позицию в парламенте и могу доказать всем, что французское движение Сопротивления, вокруг которого создана легенда о де Голле, и он сам — человек тщеславный и зловредный — не имеют ничего общего… Поэтому, исходя из наших жизненных интересов, которые заключаются в сохранении добрых отношений с Соединенными Штатами, мне представляется недопустимым позволять впредь этому склочному и враждебному нам человеку продолжать творить зло». Далее сэр Уинстон обосновывал свое отношение к де Голлю (следует заметить, что именно Рузвельт снабжал его компроматом, поставляемым американскими спецслужбами) его диктаторскими замашками, стремлением за спиной союзников сговориться с Москвой и сепаратным образом «уладить дела с Германией». Француз якобы благоволил к СССР, а Сталин предлагал ему перенести резиденцию из Лондона в Москву.

Однако игра Рузвельта встретила сопротивление британского кабинета, ответившего своему премьеру: «Вполне вероятно, что де Голль как человек на самом деле весьма далек от той идеализированной мифической фигуры, которую видят перед собой французы. Однако надо отдавать себе отчет в том, что любые пропагандистские усилия с нашей стороны против де Голля не убедят французов, что их идол — на глиняных ногах. Более того, мы рискуем допустить совершенно неоправданное с любой точки зрения вмешательство в сугубо внутренние дела французов, и нас просто-напросто обвинят в стремлении превратить Францию в англо-американский протекторат»^{600}.

Дальнейшее развитие событий заставило Черчилля резко изменить отношение к де Голлю в лучшую сторону, что в некоторой степени повлияло и на позицию Рузвельта, согласившегося, наконец, встретиться с лидером «Сражающейся Франции», хотя, по словам К. Халла, президент всё еще считал, что «Франция определенно не станет снова перворазрядной державой (по крайней мере в течение следующих двадцати пяти лет)»^{601}.

В конце концов накануне открытия второго фронта де Голль был приглашен в США на встречу с президентом. Внешне она выглядела торжественно. Рузвельт обратился к генералу по-французски. Последовали всевозможные церемонии, увенчавшиеся сообщением, что президент США признаёт Французский комитет национального освобождения фактической законной администрацией Франции. И хотя Рузвельт сохранял известную сдержанность и демонстрировал генералу снисходительность, взаимоотношения стали постепенно входить в нормальное русло.

Тем временем, по мнению Рузвельта, «арсенал демократий» развивался эффективно. Американская промышленность выпустила в 1942 году 48 тысяч военных самолетов (как видим, всё же не достигнув намеченной Рузвельтом цифры — 60 тысяч), водоизмещение флота составило восемь миллиардов тонн. На следующий год Рузвельт предложил рекордный госбюджет — 100 миллиардов долларов, что на четверть превышало предыдущий.