Радовало и то, что состояние здоровья Рузвельта — разумеется с учетом инвалидности и возраста — оставалось в пределах нормы. Он пополнел, в шевелюре появились залысины, увеличилась седина. Но у него сохранилась примечательная особенность, которую его лечащий врач, вице-адмирал Росс Макинтайр, определил как «способность отложить в сторону заботы, а не жить с ними»{482}.
Подчас проявлялось это в шуточках, которые Рузвельт позволял себе, особенно если видел, что его именем пытаются воспользоваться деловые люди с целью обогащения. Так произошло с владельцем табачной компании Джоном Рейнолдсом, долго добивавшимся президентской аудиенции. Оказалось, что никаких существенных вопросов у бизнесмена не было, а важен был сам факт приема у президента. Несколько разозленный, что у него отняли дорогое время, Рузвельт позволил себе маленький розыгрыш. Он заявил, что курит только сигареты «Кэмел», которые производит компания Рейнолдса. Обрадованный предприниматель спросил, может ли он использовать эти слова для рекламы. «Почему же нет?» — ответил Рузвельт. «Мы заплатим вам 50 тысяч долларов, если вы скажете несколько одобрительных слов про этот сорт сигарет», — произнес ничего не подозревавший Рейнолдс. В ответ последовал текст: «Дорогой мистер Рейнолдс, я всегда курю сигареты “Кэмел”, потому что, как я думаю, только мы с мистером Рейнолдсом — два человека во всей Америке, которые могут их курить, не чувствуя, что у них начинает болеть горло». Почтительно распрощавшись, табачный магнат бормотал уходя: «Пошел он к черту!»{483}
А. И. Уткин справедливо констатировал: «Противники указывали на капризное экспериментаторство, на отсутствие достойной сдержанности, на его неблагодарность. На этот раз они сделали упор на упрямстве, тщеславии, периодически проявляемом желании отомстить, постоянной готовности ответить всем утвердительно, вовсе не имея в виду положительного отношения. Критики утверждали, что восемь лет пребывания на вершине власти закрепили эти недостатки характера, да и сама власть приучила президента скорее повелевать, чем слушать, считать всех, кто с ним не соглашался, глупыми, продажными, трусливыми»{484}.
Действительно, по всей видимости, восьмилетний период пребывания у власти достаточен даже для самого талантливого администратора. Он испытывает нервное перенапряжение, невольно устает от власти, начинает повторяться, надоедает избирателям; растут его самомнение, эгоизм, нетерпимость.
Но в 1940 году была особая ситуация. Можно полагать, что при всех существовавших у Рузвельта и усиливавшихся теперь недостатках лучшего руководителя на это чрезвычайное время в США не было. Во всяком случае, ни в рядах республиканцев, ни среди демократов таковой не обнаруживался.
В начале лета Рузвельт выступил с сенсационным заявлением, моментально облетевшим всю прессу: если народ этого захочет, он не сможет уклониться от выполнения своего долга. Господь, по его словам, сделает своей выбор, и воля Его проявится на партийном съезде. Это было весьма циничное и откровенное притязание на переизбрание, которое практически лишало однопартийцев Рузвельта каких-либо шансов на выдвижение своих кандидатур.
Съезд Демократической партии, которому предстояло выдвинуть кандидата в президенты и номинантов на другие государственные должности, работал в Чикаго 15—18 июля. Уже перед началом съезда наиболее значительные партийные фигуры склонились к решению вновь выдвинуть Рузвельта, имея в виду международную ситуацию и опасаясь, что любой другой кандидат потерпит поражение в битве с харизматическим кандидатом от республиканцев Уэнделлом Уилки. Рузвельт же передал, что согласится на номинацию только в том случае, если ее одобрит подавляющее большинство делегатов, одновременно направив съезду явно лицемерное, противоречившее первому заявлению послание о том, что не желает выдвигаться в третий раз.
Ситуация определилась сразу же после торжественного открытия съезда чикагским мэром на огромном городском стадионе, когда сенатор от Кентукки Албен Баркли стал читать послание Рузвельта о его нежелании оставаться на посту. Едва он начал чтение, как начальник чикагской городской канализационной сети Томас Герри, спрятавшийся в полуподвальном этаже стадиона, подключил микрофон к громкоговорителям и закричал: «Мы хотим Рузвельта! Весь мир хочет Рузвельта!» Этот возглас, который потом злые языки стали называть голосом из канализации, был подхвачен массой делегатов и гостей, исступленно оравшей: «Мы хотим только Рузвельта!», «Все хотят Рузвельта!»
Баркли, правда, удалось не только дочитать текст до конца, но и произнести свои слова: «Президент никогда ранее не имел и не имеет сейчас намерения или желания продолжать оставаться на своем посту, быть кандидатом на него или быть этим съездом выдвинутым на этот пост. Он желал бы совершенно серьезно и ответственно заявить, что делегаты настоящего съезда свободны голосовать за любого кандидата».
Это были очень неосторожные слова, ведь они означали, что Рузвельт как бы отнимает у делегатов их законное право на выдвижение кандидатур, для того чтобы тут же вручить им это право как милость. Но в пылу страсти, которая господствовала на съезде и выражалась в криках «Мы хотим Рузвельта!», этой оплошности никто не заметил. Более того, слова президента по существу означали, что он не станет возражать в случае его выдвижения, а будет, мол, нести свою ношу до конца.
Были выдвинуты и другие кандидаты. Но уже в первом туре за Рузвельта голосовали 946 человек (86,2 процента), за всех остальных — 147. Кандидатом в вице-президенты по рекомендации Рузвельта был выдвинут левый либерал Генри Уоллес, причем потребовалось преодолеть сопротивление, подчас настолько сильное, что Рузвельту пришлось выдвинуть ультиматум: «С Уоллесом или без меня». «Я откажусь участвовать в выборах, если моим партнером станет реакционер», — говорил он в эти дни С. Розенману{485}.
Речь Рузвельта по радио с согласием баллотироваться, произнесенная уже после закрытия съезда, 19 июля, прозвучала несколько лукаво. Он сделал вид, будто принимает выдвижение, только учитывая сложившуюся обстановку и жертвуя своими личными интересами: «Как и многие другие люди моего возраста, я имел планы на будущее с января 1941 года. Но эти планы, как и многие другие вещи, относились к тому миру, который представляется сейчас таким же далеким, как другая планета. Из-за висящей над нами угрозы все частные планы, все частные жизни прекращаются. Народ должен избрать своего президента. И если выбор падет на меня, я с Божьей помощью буду служить в меру моих сил и способностей»{486}.
* * *
Демократы проводили предвыборную агитацию под лозунгом «Два срока заслуживают третий!», причем многократно повторялась поговорка Don't change horses in the middle of the stream, русским аналогом которой является «Коней на переправе не меняют». Подчеркивалось, что эту поговорку использовал Авраам Линкольн в избирательной кампании 1864 года во время Гражданской войны между Севером и Югом. В чрезвычайной обстановке ни в коем случае нельзя заменять президента — именно так разъяснялось это присловье.
Кандидат республиканцев Уилки являлся опасным соперником. Он был полон энергии, непритязателен, прост в общении, а главное — его позиции были близки тем многим американцам, которые всё еще считали, что военные бури настолько далеки от Америки, что не могут ее непосредственно затронуть. Уилки, правда, не был изоляционистом в полном смысле слова. Он соглашался с необходимостью оказывать на определенных условиях помощь странам, ведущим борьбу против агрессии. Что же касается рузвельтовской внутренней политики, здесь он был непримирим. В начале избирательной кампании он называл «Новый курс» катастрофой, нарушившей свободное предпринимательство, вызвавшей отчуждение наиболее эффективных деловых кругов. Республиканский кандидат умело пользовался тем, что избиратели уже подзабыли то тягчайшее положение, в котором находилась страна в начале 1930-х годов, и мощные позитивные сдвиги в экономике и социальных отношениях вследствие проведения «Нового курса».
