«Переселенческая организация скорее поступалась интересами переселения в пользу кочевников, а не наоборот», — свидетельствовал Кривошеий, глава Управления земледелия и землеустройства.

Кочевники не останавливались и перед применением прямого насилия по отношению к переселенцам.

«Значительное количество возвращающихся обратно переселенцев единогласно указывает на грабежи киргизов как единственную причину, заставившую их бросить вновь заведенное хозяйство и возвратиться на родину», — писал нижегородский губернатор Н. Баранов.

В таежных и тундровых районах Сибири почти все судебные дела по спорам туземцев и русских из-за рыболовецких и охотничьих участков выигрывали первые. В Томской губернии промысловые угодья сплошь остались за «инородцами», и это весьма ограничивало возможности переселенцев найти неземледельческий заработок. [541]

Мазать одной краской время столыпинских переселений, на мой взгляд, совершенно неверно. Мощный переселенческий поток шел и до столыпинской реформы, и до него существовали хорошо зарекомендовавшие себя переселенческие институты. Знаменитый указ увеличил не только количество переселенцев, но и число неудачных переселений.

Столыпин, безусловно, видел цель (в отличие от нынешней элиты, если не считать за цель набивание собственного кармана). Но пути, которые он выбрал для ее достижения, оказались легковесными, что сыграло фатальную роль в условиях дефицита времени. Проблему аграрного перенаселения в огромной сельскохозяйственной стране, имевшей слабые города и большую часть территории, непригодную для земледелия, нельзя было решить ускоренным разрушением общины.

Кстати, согласно исследованию историка П. Зырянова, главной целью Столыпина было создание крепких индивидуальных крестьянских хозяйств на свободных государственных землях, однако он вынужден был считаться с мнением В. Гурко, товарища председателя Совмина, который ратовал за непременное выделение наделов из общины в частную собственность. [542]

Реформа, с одной стороны, действительно подстегивала переселения, с другой, подрубала опоры крестьянской жизни. Община вовсе не была собранием ленивцев, напротив, она демонстрировала устойчивость, выживаемость и даже коммерческую хватку. В центре страны именно общины были основными покупателями помещичьих земель, а в Сибири чиновниками отмечалось большое значение общинных институтов и навыков коллективного труда для колонизации края. Тяжелые условия хозяйствования сильнее били по мелким «свободным хозяевам», чем по общине.

Практически все примеры успешного ведения хозяйства, описанные в серии «Крестьянское хозяйство в России» Главного управления землеустройства и земледелия, [543]относились не к хуторянам-единоличникам, а к общинникам. Средний «успешный переселенец» активно участвовал и в жизни переселенческой общины, и в кооперативном движении — можно сказать, гармонично сочетая личное с общественным. В десяти тысячах верст от старой родины гарантии, даваемые коллективом, были предпочтительнее, чем риски, который нес путь бесповоротного обособления. (В это время распространяется кооперация в среде мелких и средних фермеров Скандинавии и северо-запада США.)

Сибирского масла к началу Первой мировой экспортировалось на 68 млн руб. (в 15 раз больше чем в начале века), что составляло 90 % всего российского экспорта продукта. А в этой сфере доминировал Союз сибирских маслодельческих артелей, объединивший 1410 кооперативных маслозаводов и 1167 лавок. Половину товарооборота Сибири контролировал Союз потребительских кооперативов — «Закупсбыт». Так что вопрос укрупнения предприятий и концентрации средств решался в Сибири в значительной степени некапиталистическим образом, за счет кооперативного движения.

Могла бы Россия обойтись одной только столыпинской модернизацией? Теоретически да, если бы у нее не было столько недоброжелателей, внешних и внутренних, желавших разрушить ее. Но и гипотетическая двадцатилетняя модернизация а-ля Столыпин (реформатор хотел именно 20 лет покоя) все равно привела бы к серьезным противоречиям, которые пришлось бы решать насильственными методами.

В первую очередь она создала бы разрывы как по горизонтали, между регионами, так и по вертикали, между крупными хозяйственниками и беднотой, которой угрожало обезземеливание, между старожилами и новыми переселенцами.

Смогло бы городское хозяйство принять излишки рабочих рук из сельского хозяйства — большой вопрос; для этого должен был активно проходить переток капитала из аграрного сектора в национальный промышленный и финансовый.

В большинстве развитых капиталистических стран этот переток дополнялся эксплуатацией «мировой периферии»: ограблением колоний, разрушением там мелкотоварного и натурального хозяйства, использованием там принудительного и почти дарового труда, неэквивалентным торговым обменом. Эти факторы давали высокую прибыльность вложениям в национальный промышленный и финансовый капитал.

Даже в благополучных США и Канаде, где индейцы уступали место белым колонистам, ведущим мелкотоварное хозяйство, процесс на этом не заканчивался, и мелкие фермеры отдавали свои земли крупным капиталистическим предприятиям, банкам и Bonanzafarms. (Так, в Манитобе средний размер «фермы» составил в 1881 г. немалые 2047 акров. [544])

И кроме того, если даже условно отменить «великие потрясения» на срок в 20 лет, отмести их навсегда — это уже чистая фантастика. Запад на новой понижательной фазе кондратьевского цикла так или иначе смотрел бы на Россию как на добычу. И чем больше противоречий она бы имела, тем скорее подверглась бы иностранной агрессии.

Советская власть в принципе решала ту же задачу, что и Столыпин, создавая крупное товарное хозяйство за счет общины и мелкого производителя. Только делала это в связке с широкой индустриализацией, в масштабах всей страны и всех земельных угодий, жестко и быстро.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

— Она проходила в районах, менее развитых в экономическом отношении, чем районы выселения.

— Районы колонизации, как правило, имели более тяжелые климатические и транспортные условия, чем районы выселения.

— Русская колонизация не ставила целью искоренение туземных народов, экспроприацию их собственности.

— Наша колонизация проходила в основном при малом влиянии мирового рынка.

— Она удовлетворяла первичные потребности русского народа в земле и пище.

— Она проходила при высокой степени административной централизации, но при широком использовании разных форм самоорганизации и самоуправления.

После 1917 г., несмотря на революционный погром казачества, многие направления русской колонизации сохранились, а с конца 1920-х гг. она обрела четкую связь с планами индустриального развития СССР.

Поскольку новые индустриальные районы создавались преимущественно на востоке страны, то основные переселенческие потоки имели восточное направление.

В 1926–1939 гг. из центральных районов страны на Урал, в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию, на Дальний Восток переселилось около 4,7 млн человек. В годы Великой Отечественной войны в восточные районы СССР было перемещено, а если точнее — увезено от фашистских оккупантов более 25 млн человек. Большинство из них вернулись затем обратно, остальные пополнили население быстро растущих промышленных городов Урала и Сибири. В послевоенное время продолжились переселения в новые промышленные районы Сибири, Казахстана и Средней Азии — за 1959–1970 гг. туда прибыло из европейской части СССР 1,2 млн человек.