А пленников новгородцы продавали татарам в Казани и Астрахани. Вряд ли жителю Ярославля или Нижнего было много легче от того, что его грабил, обрекая на голодную смерть, или продавал в рабство новгородский русак, а не басурманин. Из татарских городов ушкуйники не всегда возвращались в добром здравии, потому что, получив от удачной работорговли «многу честь и кормы», напивались «аки мертвы» и в таком беспечном состоянии сами становились легкой добычей казанцев и астраханцев.

Низовские русские князья вовсе не по приказу татар, а исходя из интересов своих подданных отлавливали ушкуйников. А порой воевали и с самим источником беды — Новгородом.

Таковы были горькие реалии периода феодальной раздробленности; о них стараются позабыть либеральные «историописатели», всячески «кошмарящие» Московское государство, которому пришлось выкорчевывать практику и мышление удельных времен. От периода раздробленности жители разных русских земель сохранили друг о друге не самые лучшие воспоминания. Царям и церкви пришлось потом долго преодолевать это разобщение. И сегодня людям, одурманенным идеями сепаратизма («Будем жить, как в Швейцарии»), надо почаще рассказывать о тех временах, когда русский убивал русского и считал это вполне нормальным…

В 1372 г. на Суре был построен городок Курмыш и насыпан вал на Оленьей Горе у реки Сундовак.

Первый и притом успешный поход московско-нижегородского войска на Казань состоялся в 1376 г. За опустошения русских земель воеводы наконец выставили какой-то счет — без этого успеха не было бы и Куликова поля. Впрочем, досталось не только ордынцам, но мордве, жившей на западной окраине Казанской земли. Уже на следующий год мордовские князья помогли татарам тайно войти в русские рубежи.

Колонизация правобережья средней Волги приобрела бесповоротный характер с переходом нижегородских земель под власть московских Даниловичей, которым отлично бы подошел девиз «Мыслить глобально, действовать локально».

Великий князь Василий Дмитриевич купил в Орде ярлык на Нижний Новгород, где в то время шла борьба между суздальским князем Борисом Константиновичем и его племянниками, Василием Кирдяпой и Семеном Дмитриевичем. Это были те самые продажные феодалы, что своими клятвами уговорили москвичей в 1382 г. сдаться Тохтамышу — на убой.

Борис вскоре вышел из игры, а Семен еще неоднократно пробовал вернуть край себе при помощи Орды.

Семен верой и правдой восемь лет служил четырем ханам, натравливал их на московского князя, водил татарские отряды и наконец получил от Орды воинские силы для собственных нужд. Дело, однако, «ограничилось» кратковременным взятием и разграблением Нижнего. На это московский князь ответил разорением ряда татарских городов, включая Казань — она была возобновлена много позднее ханом Улу-Махметом (Улуг-Мухамедом).

Для отражения татарских набегов Москва берет под свой контроль естественную оборонительную линию — берега Оки и Волги до устья Унжи. [235]

В начале XV в. на реке Сундовак, откуда в свое время должен был бежать Тарас Петров, уже существует московское наместничество с центром в с. Лысково. [236]

В это время граница между московскими и татарскими владениями проходила по течению реки Суры. На ее левом берегу, лесистом и болотистом, царила дикость, здесь проходили ордынцы, следуя своим обычным путем на Русь, за ясырем, и жили немирные племена охотников и звероловов.

В годы страшного опустошения, постигшего Московское княжество из-за Едигеева нашествия, за Нижним Новгородом в диких местах селятся такие примечательные иноки, как Макарий и Тихон.

Макарий вначале обосновался на правой стороне Волги, на реке Добрице, а Тихон на реке Лухе. Потом Макарий, приустав от «многолюдия» и желая «конечного безмолвия», перебрался на левую сторону Волги, где основал скит около озер, называемых Желтыми Водами.

Но и тут старцу не дали покоя, стали приходить монахи, создавая нестерпимое «многолюдие».

Макарий понял, что раз не удается противостоять процессу, то надо его возглавить — основал монастырь, стал там игуменом, который, однако, работал для всех, «мня себе не наставника и учителя, но яко раба и послушника».

В окрестности монастыря потекли и миряне. Местные черемисы, пораженные нравственной силой Макария и «зряще нестяжательное его в пустыне пребывание», уже не помышляли убить его вместе с братией, но даже приносили в монастырь съестное. А потом шли к Макарию креститься.

Однако первая половина XV в. была временем неуютным. После Тохтамыша и Едигея Московское княжество пребывало в жалком состоянии, разруха перетекла в масштабную междоусобицу; Золотая Орда хоть и распадалась, но хищничала больше прежнего.

«И в начале XV века можно было еще видеть, как отряды татарские уводили в плен с собою из Руси толпы крепко связанных людей, причем на одного татарина приходилось 40 человек русских», — пишет Г. Перетяткович. [237]

Происходившее в это время напоминало худшие десятилетия XIII в. Стоял на Руси «плач неутешим и рыдание и кричание».

В 1439 г. хан Улу-Махмет так сильно разорил нижегородские земли (хотя и не взял ни одного города), что от Желтоводской обители не осталось и следа. Живших вокруг нее людей сабли татарские «яко класы [238]зрелые пожаша», уцелевшие были уведены в рабство. Однако мурза, взявший здесь полон, оказался не глух к нравственной силе Макария и отпустил его. Преподобный выпросил еще 40 русских пленников вместе с их семьями. Этих людей, страдающих от голода, холода и изнурения, 85-летний старец провел лесами и болотами в окрестности города Унжи. И здесь людям, едва вырвавшимся из плена, также угрожала ордынская сабля, но все же имелась возможность укрыться за земляным валом и бревенчатым тыном унженской крепостенки. Сам Макарий прожил остаток дней в одинокой келье в 15 верстах от городка.

Этот эпизод стал известен благодаря житию святого Макария, однако можно не сомневаться, что подобных ситуаций было немало. Из них и складывалась жизнь русского фронтира не только в 1430-х гг., но и двумя веками раньше, и двумя веками позже.

Князья прилагали все усилия, чтобы населить опасные земли пограничья, понимая, что от их освоения зависит сила их княжеств. Ведь жители фронтира, при достаточной густоте заселения, уже могли постоять за себя, укрывшись за стенами укреплений, а заодно не пустить врагов вглубь княжества.

Пользующиеся податными льготами монастыри старались привлечь на свои земли работников, преимущественно «без-вытных», «неписьменных», то есть не числящихся на тяглых землях какого-нибудь владельца или, еще лучше, пришедших за лучшей долей из другого княжества. Так, в 1476 г. углицкий князь дал Покровскому монастырю грамоту «собирати слободу на сей (правой) стороне Волги», причем земледельцы, привлеченные из других княжеств, были освобождены от податей на 20 лет, а «без-вытные» — на 10 лет.

В1505 г., после многих лет относительного затишья, казанский хан Магмет-Аминь (Мухамед-Эмин) неожиданно взял курс на конфронтацию с Москвой. Для начала хан вырезал всех русских, беспечно находившихся в Казани: «гостей руских побил, а товар их поймал на себя весь», не давалось пощады даже их семьям, «юноша младыя и красныя отроковица, младенца вкупе убивахуся». [239]Вот такая «Варфоломеевская ночь» на казанский манер.

20-тысячное казанско-ногайское войско пришло, «хрестьянство убивая», к Нижнему Новгороду, выжгло его посады, в то время как русская армия пассивно ожидала казанцев в Муроме и Плесе. По мнению летописца, воеводы струсили, «великим страхом объяти быша». [240]

С утверждением в Казани крымских Гиреев походы волжского ханства на «казанскую украйну» Московского государства стали регулярными. Особенно разорительные нашествия проходили в годы русско-польских войн. Ханы, посаженные на казанский трон турецкими султанами, прекрасно координировали свои действия и с поляками, и с крымцами.