Я ответила, что моя личная жизнь их не касается.

— На нас лежит заклятье, — хмуро пробурчал Майк. — Кто его накладывает?

— Ты имеешь в виду эти странные явления? Каким образом кто-то из нас может их вызывать? Это все тороид Буонаротти. Или системы станции намеренно выводят нас из равновесия, чтобы сделать более послушными.

В замечании Джи смысла было больше.

— Она еще не полностью вышла из-под влияния наркотиков, Капитан, поверьте. Наверняка были веские причины давать ей такие огромные дозы.

Волоски у меня на шее встали дыбом — запахло самосудом.

— Да, конечно. Мы все преступники, вы двое не исключение. Но это дело прошлое.

После того как депутация удалилась, я послала сообщение Карпазяну, принимая его благородное предложение (оговорившись, что этот момент может и не наступить, если мы не оживем на планете). При этом я удостоверилась, что сообщение прошло по общему каналу. Возможно, это было ошибкой, но я чувствовала себя слегка не в своей тарелке. Если уже подтягивались боевые порядки, команде нелишне было знать, что мы с Хильдой не одиноки, у нас есть союзники.

После этого у нас была пара довольно суровых тренировок на симуляторе, но мы неплохо справились. Я чувствовала, что система, мой тайный союзник, дает мне понять — я могу доверять своей девочке.

Ни на что не реагировавшая женщина-зомби наконец пришла в себя и оказалась японкой крайне традиционного склада (до сих пор мы знали о ней только то, что она выглядит как японка). Она с трудом говорила по-английски, но сумела быстро убедить нас завести кучу изысканных ритуалов. Что бы вы ни делали, это должно быть сделано строго определенным образом. Сам по себе процесс усаживания на стул в комнате отдыха превращался в целую чайную церемонию. Это очень успокаивало.

Энджи сказала мне: «Странное еще не значит неправильное, Руфь».

Ко мне в каюту как-то зашла Микал, иранка. Многие из них время от времени тайком приходили ко мне. Она призналась, что боится самого процесса переноса. Микал слышала, что человеку, лежащему в капсуле Буонаротти, снятся ужасные, просто ужасные сны. Перед глазами проходят все твои грехи, и возвращаются все преданные тобой люди. Монотонное гудение действующих на подсознание установок тороида наполнило мою голову, все вокруг исчезло. Я вновь брела по изгибающемуся коридору, в точке схода линий перспективы двигался мой двойник, только коридор висел в усеянной звездами пустоте. Холод был дикий, легкие разрывались, тело рассыпалось на части. Я видела перед собой только глаза Микал, в них отражался мой страх…

Женщина в хиджабе в ужасе цеплялась за меня, я тоже ухватилась за нее изо всех сил.

— С тобой то же самое? — бормотали мы в унисон. — С тобой то же самое?..

— Никому об этом не рассказывай, — велела я, как только мы решились отпустить друг друга.

Карпазян оказался прав, отсрочка приговора истекала, и это обстоятельство было страшнее всех призраков вместе взятых. Мы жили под дамокловым мечом, считая минуты.

Этой химической формулой описывается весь человек, со всеми его тайнами и мечтами. Крошечные, незаметные различия в расположении элементов строго индивидуальны. Процесс Буонаротти трансформирует эту тонкую сущность в некий необъяснимый алгоритм, в поток чистой информации…

— У нас с собой будут только те вещи, что нам удалось получить, — сказала я. — И нет причин, почему нам нельзя есть мясо и овощи, раз уж наши тела станут родственны планете.

— Мы можем материализоваться в тысячах миль друг от друга, — предположила Хильда.

— Китти говорит, что аппараты Буонаротти этого не допускают.

Китти по кличке «Флик» рассказала нам, кто она такая. Я-то всегда это знала, но помалкивала. Она была нейробиохимиком очень высокой квалификации. Попробуйте с трех раз догадаться о ее криминальной специализации. Мне приходилось преодолевать непроизвольное отвращение, которое она у меня вызывала, я слишком хорошо представляла, к чему приводит применение тяжелых наркотиков. Они с Ахмедом знали о процессе Буонаротти больше, чем все остальные, вместе взятые. Ахмед после своего первого и последнего высказывания вообще отказывался разговаривать на эту тему, Китти же сообщила нам кое-какую информацию. По ее словам выходило, что группы, подобные нашей, будут «приземляться» кучно, в одном районе, поскольку между их членами вырабатываются прочные психические связи.

Мы были в каюте у Хильды. Она лежала на мне — одна из немногих удобных позиций на этой узкой койке. Шла шестая «ночь», а может, седьмая. Улыбаясь, она погладила меня по носу.

— О да, капитан. Это очень способствует поднятию боевого духа. Но на самом-то деле ты же не знаешь.

— Я знаю, что снаружи холодно, а здесь тепло.

Я подвинула ее так, что мы оказались лицом к лицу, и занялась с ней любовью. Глаза я закрыла и вся отдалась во власть чувств. Внутренним зрением я видела разноцветные звезды, ощущение висящего над головой дамоклова меча усиливалось, и во тьме разрастались неведомые мне прежде страхи. Что с ней не так, что это за неизлечимый генетический сбой? За что ее приговорили? Она до сих пор страдала амнезией; что за кошмар она никак не решается вспомнить? О, станешь ты змеей или волчицей в моих объятьях…[83] В памяти возникли слова из старой песни, потому что я боялась ее, и глаза были закрыты, чтобы не видеть, кого же я прижимаю к себе…

Ее кожа изменилась. Грубая, косматая шерсть лезла мне в нос, мешая дышать. Ощущение снова сменилось. Теперь она стала скользкой, чешуйчатой и сухой. Я подскочила и отпрянула от нее. Ударила по выключателю, врубая свет. И уставилась на нее, не веря своим глазам.

О Боже!

— Я сплю? — прохрипела я. — Или у меня галлюцинации?

Покрытая шерстью и чешуей невообразимая, гротескная тварь покачала головой и плавно перетекла в форму человеческого существа — девушки в красной ночной рубашке.

— Нет, — сказала Хильда. — Я превратилась в то, о чем ты думала, я потеряла контроль…

Хильда… Нет, это было что-то иное, текучее, как вода.

— Я говорила тебе о генетическом заболевании. Вот так оно и выглядит.

— О Боже, — выдохнула я. — И ты можешь читать мои мысли?

Ее губы сложились в жесткую усмешку. Она была Хильдой, но одновременно и кем-то другим — старше, хладнокровнее, все еще девятнадцатилетней, но с гораздо большим жизненным опытом.

— Запросто, — ответила она. — Теперь мне это ничего не стоит.

Я старалась говорить спокойно.

— Что ты такое? Меняющая… меняющая форму? Или, о Боже, едва могу выговорить — оборотень?

— Не знаю, — сказала эта новая Хильда; в ней все еще проглядывала странная текучесть. — Мои родители тоже не понимали, в чем дело. Но я много размышляла об этом и прочитала кое-какие труды по новой науке. В итоге я пришла к выводу, что произошло то, о чем как-то говорил Коффи, помнишь? При переносе Буонаротти субстанция, которую Карпазян называет душой, распадается на части. В результате появляются чудовища. Только образуются-то они не вблизи тороида, а рождаются на Земле. Правительство пытается их искоренять, и вот перед тобой плод его усилий. Руфь, я не собиралась тебя дурачить. Я пришла в себя только здесь, на станции, не помня ничего. И я любила тебя…

Я чувствовала непреодолимое желание схватить свои вещи убежать.

— Ты ничего мне не говорила.

— Так я же не знала! Я нашла эти рубашки, поняла, что это очень странно, делала попытки поговорить с тобой, но даже тогда я ничего не знала. Память вернулась только сейчас.

— Зачем они послали тебя сюда? Почему просто не убили?

— Думаю, они боялись. — Хильда рассмеялась, но ее смех тут же перешел в слезы. — Не знали, как я себя поведу и что сделаю, когда меня будут пытаться прикончить. Так что они сочли за лучшее отослать меня подальше, очень-очень далеко. Ведь что получается? Мы же мертвы, Руфь. Ты мертва, я мертва, а все остальное — сказки. Какое теперь имеет значение, что я — нечто запрещенное? Нечто, чему не следовало и появляться на свет?