Когда усиленный динамиками голос Старшей Сестры оповестил нас, что встреча окончена и пора расходиться по камерам, я бросила взгляд на компьютерные часы. С начала встречи прошло два часа, мне же казалось, что гораздо больше. Я чувствовала себя как выжатый лимон. Пока остальные тянулись к выходу, я подошла к кабинке и тихо прошептала: «Заберите у меня эту повязку».

Значит, наши тела уничтожат. Прекрасно. Шесть миллиардов километров от дома, странные процедуры, которыми обставляется приведение приговора в исполнение; что бы вами ни двигало, о власти фашистского государства, последовательно уничтожающие мою страну, мой мир и его свободы…

Но я не хотела играть роль, что навязывали мне эти ублюдки. Я не напрашивалась и служить им не буду. Смелости самой отказаться мне не хватило, я знала, что остальным это не понравится. А так — система дает, система и забирает.

— Я не могу, — рассудительно ответила Старшая Сестра. — Я всего лишь программа.

— Конечно же, можешь. Просто заставь эту повязку исчезнуть и назначь следующего по списку.

Программа в человеческом обличье вновь ответила на вопрос, который я не задавала.

— Хорошее управление всегда достигается на основе общего согласия, консенсуса. Но консенсус действует в определенной структуре. Твое положение в этой группе — лидер. Система не может изменить связи в группе.

Девушка с косичками плелась в самом конце очереди на выход. Она двигалась как муха в патоке. Под одеждой я угадывала очертания молодого, гибкого тела, полного грации. Я не могла сдержать воображения и представила, как должна бы двигаться упругая складка между ее бедром и ягодицей. Я с трудом сглотнула и внезапно передумала отказываться от капитанства.

Живи, пока дышишь. Какое имеет значение, как я буду себя вести?

Дожидавшийся моего пробуждения «утром» поднос с едой исчез. Зато появился другой. Я съела свою пайку. В нише переборки моей камеры был фонтанчик со свежей питьевой водой. Боже, какая роскошь.

Кроме тех четверых, что так и не появились, в комнату отдыха ходили все, включая Барабанщика и неадекватную женщину. Большинство из нас пытались делать все, чтобы не сойти с ума. Некоторые всерьез заинтересовались созданием базовых законов для жизни в новом мире. По-моему, это было одно и то же.

Карпазян предложил основать новую религию.

— От религии, — рассуждал он, — нет особого вреда. Человеку свойственно отдавать на откуп религии все, чего он не может постичь в своей жизни. Людям нужны божества, стражи границ двух миров — реального и ирреального. А принцип Буонаротти изменил представление о мире так, как ничто до него.

Я не думаю, что он действительно хотел этим заниматься, но что-то придумывать он начинал. Четвертый мужчина среди нас, Майк, сказал, что, как он слышал, станция наводнена призраками убитых старателей. Флик тут же заявила, что она ощущала чье-то присутствие в своей камере, кто-то невидимый следил за каждым ее движением.

— Говорят, при переносе Буонаротти открывается какой-то проход, — это уже Коффи. — И оттуда лезут чудовища. А ведь мы совсем рядом с этим местом.

Все мы, рационалисты, включая Карпазяна, зашикали на него. Мы чувствовали себя беззащитными. Трудно было не трястись от страха, постоянно слыша неумолкающий гул этого колеса уничтожения; нашей единственной компанией была компьютерная Старшая Сестра, и мы знали, что полностью брошены на произвол судьбы. Мы были как напуганные дети, запертые в темной комнате.

Я решила зайти к Хильде. Двери всех наших камер выходили в один коридор, и на каждой была табличка с именем жильца. Нам не запрещалось ходить в гости друг к другу, и многие так и делали. Я не знала, как дать знать о себе, поэтому просто постучала.

Дверь поползла в сторону. Хильда попятилась, не спуская с меня глаз.

— Не возражаешь, если я зайду?

Заторможенно, как зомби, она махнула рукой и неуклюже полезла обратно на свою койку. Сидеть больше было негде, поэтому я пристроилась там же, в ногах. Она повозилась с панелью управления, и дверь задвинулась. Мы были одни. Повеяло чем-то опасным, неопределенным, но не так, как бывает в ночных кошмарах.

— Я просто хотела сказать, что наши собрания, конечно, большая нагрузка. А что я могу поделать? Хотя, как ты знаешь, никто не заставляет туда ходить.

Ее косички полностью растрепались — сколько дней за ней не ухаживали? Мне захотелось спросить, есть ли у нее расческа.

— Я… я… не то чтобы… я не против… Капитан.

К концу этой речи у нее на лбу выступили капли пота. Черные глаза с длинными загнутыми ресницами. Очень полные губы, чуть великоватые для такого узкого лица. В этой несоразмерности было свое очарование, ее можно было бы назвать хорошенькой, будь у нее в глазах хоть немного жизни.

— О нет, — воскликнула я, испугавшись ее усилий. — Послушай, я вовсе не начальник. Это система мне подстроила. Я не собираюсь тебя ни о чем выспрашивать. Я хотела…

Что я хотела? Я и сама не понимала.

— У тебя есть расческа?

— Д-да… м-мэм.

Она вновь сползла с койки, пошарила в закутке ионного душа и вытащила оттуда расческу из серо-зеленой фиброкерамики, принадлежность станции. Когда она пыталась отдать мне расческу, ее руку водило из стороны в сторону. Я с жалостью смотрела на нее. И вдруг в голове мелькнула та же мысль, что возникла у меня во время нашей первой встречи. Она выглядела домашней девочкой, вот что. Она ничем не походила на остальных членов моей «команды», скучных, усталых уголовников, сброшенных с высот своего положения изгоев. Хильда была не только самой молодой из нас. Чувствовалось, что о ней заботились, холили и лелеяли. И вот такой по сути еще ребенок вдруг превращается в зомби в камере смертников. Тут была какая-то тайна. Что она натворила, черт побери? Или она сумасшедшая? Что сделало эту кроткую девятнадцатилетнюю девушку такой опасной?

— Ну-ка, повернись.

Я распустила ее косички, расчесала спутанную гриву волос и вновь их заплела. В этот момент я чувствовала себя ее матерью. Это было так приятно! Я была рада, что она стояла ко мне спиной и не могла видеть слез у меня на глазах.

— Готово. Пока сойдет.

Она повернулась обратно; движения давались ей с трудом.

— Сп-па… сибо… вам. — Теперь у меня не было причин не дотрагиваться до нее… — Можно, я зайду еще? — Она яростно пыталась говорить разборчиво. — Да… мне п-понравилось… это.

Четвертое занятие было практическим. Об этом предупредили по внутренней видеосвязи заранее, но увиденное в комнате отдыха нас потрясло. Стулья и кабинка, где обычно сидела Старшая Сестра, исчезли. Как только последний из нас зашел в помещение, двери закрылись и вокруг развернулся симулированный пейзаж. Покрытая травой прерия с разбросанными там и сям деревцами, стадо каких-то крупных животных на горизонте… Дезориентированные, сбитые с толку, мы старались действовать, как потерпевшие кораблекрушение, выброшенные на необитаемый остров. Посовещавшись, единодушно решили рассматривать этих косматых, бегающих на лапах саблезубых бизоноподобных тварей в качестве потенциальных ездовых животных. Мы попытались поймать одну молодую особь, чтобы потом приручить. О Боже, это была настоящая катастрофа, зато мы изрядно повеселились. Мне пришлось вправлять сломанную кость. Крутой парень Коффи мужественно перенес эту проводившуюся без анестезии операцию. Мы обсуждали возможности компьютерной фармакологии и родео.

Систа и Энджи (она заявила, что не желает больше зваться Сервалан) стали жить вместе, и никакого наказания за это не последовало. Джи приставала ко мне, требуя создать симулятор роддома. Слава Богу, что у меня не было возможности контролировать сюжеты, которые подбирала нам система. Я обнаружила, что ошибалась, посчитав Бимбам наркоманкой. Никаких стимуляторов она не употребляла. Прежде Бимбам работала школьной учительницей и приторговывала наркотиками. Ее мучило то, что два года назад ее разлучили с детьми — семилетней дочкой и пятилетним сыном. В земной тюрьме у нее хотя бы было право общаться с ними по видеофону. Теперь же она не увидит их больше никогда. Не было никакой надежды, что душевные раны затянутся, но она постепенно возвращалась к жизни. С Барабанщиком происходило то же самое. Он попросил нас звать его Ахмедом, его настоящим именем. Общаться с ним было нелегко, с человеком, считавшим себя навеки проклятым, насильно отлученным от Бога.