Я встряхнула головой, чтобы не засмеяться снова, хотя внутри все тряслось от страха. Мне хотелось плакать.

— Это не фффутка, — простонала Кошка.

Это не шутка…

Левеза откинула шею с таким видом, будто хотела преподать мне урок. Ее глаза сияли странной смесью изумления и торжества.

— Какие осколки воспоминаний остались у Котов?

— Мы знаем о семенах. О семенах внутри нас.

Уши Грэмы встали торчком.

Слова Левезы звучали в такт ее тяжелой поступи, словно ничто не могло ни испугать ее, ни поторопить.

— Коты знают, как перемешались Предки с животными. Они понимают, как сделана жизнь. Мы могли бы снова разделиться на Лошадей и Предков. И дать Котам другой источник пищи.

По мне это было уж слишком. Словно Земля вращалась под дуновением ветра. У меня закружилась голова.

Грэма маршировала с опущенной головой и задумчивым видом.

— Значит… тебе известно то, что знают другие люди?

Левеза громко рассмеялась:

— Знает! Она знает!

— А что знают Псы? — не унималась Грэма.

Кошка продолжала рассказывать вещи, звучавшие как неуклюжие шутки.

— Неживые вещи тоже произрастают из семян. Камни, воздух и вода состоят из крошечных частиц. Все Псы об этом знают.

— А Козы?

— О, Козам известно, где берет начало Вселенная.

— А электричество? — допытывалась Грэма, без страха подступая к Кошке. — Все, что знаем мы, бесполезно без электричества.

— Быки, — пояснила Кошка. — Никогда их не видела. Но слышала. Идите на юг и сразу поймете, где они, потому что у них есть лампы, которые сияют электричеством!

— Мы могли бы создать совсем новый табун, — пробормотала Левеза.

— Табун из всех людей, которые объединятся. Могли бы сложить их знания.

Кошка повернулась на живот и прикрыла глаза лапой. Грэма взглянула на нее, потом на меня, и мы подумали одно и то же. Раненая, без воды и еды… меня затошнило, словно болезнь Кошки угнездилась в моем животе. Почему Левеза не чувствует всего этого?

— Тогда нам пришлось бы постоянно оставаться вместе. И перемешаться между собой, иначе забыли бы все, — вмешалась Грэма, словно защищая Кошку.

— У Медведей есть что-то, именуемое письменностью. Какие-то записи. Но только у белых, самых больших. Далеко на юге.

— В самом деле? — удивилась Левеза. — Если бы мы могли обучиться письму, разослали бы знания по всем племенам.

— Я подумывала об этом, — тихо сказала Кошка. — Собрать всех вместе. Только мои люди съели бы их.

Это был один из чересчур ясных дней, когда на небо, в конце концов, наплывают облака. Но пока солнце просто слепило.

— Дельфины в море, — пробормотала Кошка, как во сне. — Они знают, как рождаются и остаются в небе звезды. Используют их, чтобы прокладывать морские пути.

Солнце и ветер.

— Морские черепахи понимают и знают, как смешивать различные элементы.

— Ей нужна вода, — заметила Грэма.

— Мы спускаемся вниз и скоро встретим ручей, — отмахнулась Левеза.

Мы шагали вперед, навстречу цветной капусте облаков.

Грэма и я по очереди тащили фургон. Не знаю, каково это — тянуть его в гору, но когда идешь вниз, передок фургона подталкивает тебя в плечи, и ноги подкашиваются от усилий сдержать бег колес.

До чего же неприятно носить упряжь: ты не можешь быстро бежать, ты несвободен. Скован тяжелым фургоном.

Как-то я оглянулась и увидела крепко спящую Левезу, которая лежала бок о бок с Кошкой.

Я вдруг обнаружила, что способна думать, как Левеза, и сказала Грэме:

— Я не умею стрелять. Так что смотри в оба.

Поэтому мне пришлось в одиночку тащить фургон, а Грэма стояла над Левезой с винтовкой в руках, и я не знаю, кто из нас был лучшей мишенью.

Склон стал круче, и мы вошли в узкую долину, скорее, промоину между утесами. Ветер постоянно менялся, одолевая нас кошачьей вонью.

— Они вернулись, — сказала я Грэме.

Запах пробудил Левезу.

— Спасибо, — сказала она. — Вам обеим следовало бы присоединиться к остальным.

Она тяжело спрыгнула на землю и пристально вгляделась в меня. В глазах плескалось что-то вроде извинения.

— Чува там одна.

Грэма дважды подтолкнула меня коленом. Левеза была права. Пока мы взбирались наверх, к остальным, я заметила:

— Коты не могут покидать свою территорию.

— Они преследуют Левезу. Хотят покончить с Мэй.

Иными словами, Левеза притягивала к нам Котов.

— Только другим не говори, — попросила я.

Стена лиц над нами, на вершине холма, расступилась, чтобы вобрать нас, и сомкнулась снова. Мы нашли Чуву, игравшую со своими сверстниками. Она забыла Котов, Левезу, все на свете, громко хохотала и дергала меня за гриву. Мы пустились в путь и постепенно догнали Левезу. И услышали, как они с Кошкой о чем-то шепчутся.

— О чем, спрашивается, могут они беседовать? — спросил Рейо, мой кузен.

— О том, как вкусна конская плоть, — бросила Венту.

Чува озабоченно нахмурилась:

— Все говорят, Левеза плохая.

Я погладила ее, попыталась объяснить и обнаружила, что не могу найти слов.

— Левеза хочет учиться.

Вот все, что я смогла выдавить.

Дорогу пересек ручей, и Форчи объявил привал. Левеза тоже подошла к ручью и, не снимая упряжи, нагнулась, пытаясь напиться. Негромкое журчание воды в безопасном, мелком ручье мгновенно вызвало суматоху. Мы столпились на берегу, наклоняясь и отталкивая головы соседей. Грэма поднялась на холм, чтобы расчистить себе место, и оказалась в самом хвосте. Самой возможной жертвой. Я едва не крикнула:

— Грэма, возвращайся!

И уже открыла рот, когда три Кота набросились на нее. Весь табун немедленно попятился, словно дым, уносимый ветром. Два кота вцепились ей в задние ноги. Один пытался разорвать глотку.

Она мертва. Грэма мертва!

Я была в этом уверена. И поэтому заметалась, подгоняемая внезапным порывом помочь бедняжке.

Но тут раздался треск выстрелов. Те двое, что схватили ее сзади, взвыли и были отброшены назад. Один откатился и бросился бежать, другой перевернулся через голову и застыл.

Каким-то чудом третья пуля пронзила Кота, висевшего на груди Грэмы, и не задела ее. Я оглянулась на фургон и увидела: Левеза бьется в упряжи, не в силах подняться на дыбы или дотянуться до винтовки.

В задке фургона, высунув голову и винтовку над бортом, стояла Мать-Кошка.

Грэма тряслась и трепетала. Мышцы под шкурой непрерывно сводило судорогами. Округлившиеся глаза обвело белым. Она была в такой панике, что даже не дышала.

Я отчетливо представляла ее чувства.

Я ободряюще заржала раз-другой, пробираясь к ней. Касаясь ее.

Она издала долгий болезненный стон. Я прикусила ее холку.

— Пойдем, дорогая. Пойдем, — процедила я сквозь стиснутые зубы и повела ее назад, к остальным, вниз по ручью. Ее прерывистое дыхание больше походило на всхлипы.

Никто не посочувствовал Грэме. Мало того, другие Лошади отскакивали с дороги, словно в руках у нас были пылающие факелы. Грэма кивнула, давая понять, что все в порядке, и я отпустила ее. Она все еще дрожала, но осторожно сделала несколько шагов — опробовать израненные задние ноги. Я сняла с нее узелок со снадобьями и вынула настой коры, чтобы промыть раны.

Я так рассердилась на остальных, что громко крикнула:

— Все хорошо. А вы оставьте ее в покое! Только оставьте ее в покое! Она достаточно часто вас лечила!

Вперед выступил Форчи и вдохнул ее запах, пытаясь определить, насколько серьезно она ранена.

Потом он посмотрел в сторону Кошки, все еще державшей винтовку, спокойно повернулся и направился к фургону. Левезе наконец удалось снять хомут. Она стала подниматься в гору, навстречу Форчи.

Я пыталась увести Грэму назад, к нашим повозкам, но она решительно покачала головой. Значит, хотела услышать слова Форчи.

Я не слишком хорошо слышала его, зато сюда отчетливо доносился голос Левезы:

— У нее столько же причин бежать от них, сколько у тебя!

Голос Форчи стал резче. Похоже, он отдавал приказ.