Они завернули куда-то совсем рядом, и вдруг вспыхнула улица — светящиеся, красно-желто-зеленые иероглифы, драконы и лотосы, вазы из фарфора и боги, многорукие, как науки, — за витринными стеклами — приметы романтики Китая. Каким образом они так плотно сконцентрировались, прижились на совсем посторонней земле? И это помимо того, что куда бы ее ни везли по Австралии, всюду встречали и приглашали их китайские ресторанчики с изогнутыми крышами, красными фонарями и всем прочим, что истерлось из ее памяти за двадцать пять лет жизни в России.

…Мирная и беззаботная страна — Австралия! Настолько мирная, что на распахнутых воротах некоторых воинских частей со всеми подробностями расписано название, помер и характер подразделения — для всеобщего сведения! И часовой стоит в этих воротах в легкой, тропического образца, форме горчичного цвета, поза — свободная, ноги — расставлены, на шляпе — страусовое перо (как в итальянском кинофильме «Женщины и берсальеры»).

Сашка рассказывал (хотя и привирал, возможно), как однажды, по дороге на дачу в районе Науры, чтобы сократить путь, он заскочил в неизвестные распахнутые ворота. Время было ночное, и он долго метался в машине между какими-то пакгаузами и казармами, не находя выхода. Пока такой же, по-видимому, «декоративный» часовой не сжалился над ним и не разъяснил, сколько нужно еще сделать поворотов по территории, и покажутся другие открытые ворота. Возможно, Сашка прибавлял, для красного словца, но все же…

…В день отлета из Москвы ей нужно было срочно сделать австралийскую визу. День предстоял уплотненный и хлопотный, и она приехала с утра пораньше в переулок, где укромно разместились особняки разных экзотических посольств, и в том числе — австралийское.

Посольство было еще закрыто. Стояло серое, с оттепелью, мартовское утро, и она ходила мимо ворот по обледенелому тротуару, чтобы не замерзнуть. И, естественно, разглядывала герб страны, куда она собиралась с мирными гостевыми целями. На щитке на цветной эмали поблескивали изображения кенгуру, стоящего на задних лапах, знаменитого страуса эму и еще неизвестных райских птиц и растений.

Пожилой милиционер в черном полушубке, замерзший к утру и соскучившийся на дежурстве, вышел из своей будки и подошел к ней — поговорить.

— Что, смотрите на ихний герб? Чистый зоопарк!

Земля, которую господь бог запроектировал если не раем, то, по крайней мере, — садом. Правда, говорят, он несколько превысил норматив на пустыню…

Ну что ж, ей предстояло самой увидеть и разобраться…

До Сингапура она летела еще на своем родном ИЛ-62, и потому, наверное, не было никакого ощущения «заграницы». Все привычно, как в сотнях командировочных полетов, только чуточку элегантнее одеты стюардессы — те же русские синеглазые девчата, но уже в иного покроя красных сарафанах-комбинезонах, чем на внутренних авиалиниях, да чуть поизысканней стандартный ужин с холодной курицей и добавлением вермута «за счет фирмы», что совершенно ее не интересовало, но вызвало оживленные реплики у пассажиров мужской категории. Самолет был набит такой дружелюбной российской публикой, что среди нее терялись отдельные индусские семьи с экзотически одетыми женщинами и дипломатического типа иностранцы, суховатые и сдержанные.

Этим рейсом летела в Сингапур на смену команда рыболовецкого судна, и моряки из Одессы при посадке и в полете продолжали шумно острить и вступать в разговоры с попутчиками, как это принято у пас в путешествиях. И полдороги, пока не сморил сон, она болтала о разном с сидящим рядом мужчиной — кто она и откуда и зачем летит в эту неведомую Австралию. И было странно представить себе, что вот-вот это доброе окружение распадется, и она окажется один на один с «заграницей».

Проснулась она над Бомбеем, когда над рыжей высушенной равниной внизу стоял оранжевый, во все небо, рассвет и окна в самолете светились, как прожекторы. Пролетел на косом развороте город золотистых оттенков, в пальмах и зданиях, сине-белая береговая полоса океана, приземистые хижины, как куски глины, велосипедисты в белом на дорогах…

И все равно это не было еще ощущением «заграницы», потому что выходили они на стоянку все вместе, поеживаясь после сна, и изумлялись внезапному лету поело нормальной московской зимы.

В легком, как кафетерий, вокзальчике аэропорта моряки, уже знакомые с распорядком на заграничных линиях, устремились к бару, где вежливый черно-кудрявый человек в белом кителе подавал апельсинового цвета напитки в бутылочках с соломинкой. Но она не пошла туда, хотя ей тоже хотелось пить после ночи в самолете, а бродила возле киосков с грудами индийских бус и слонов из кости и сандалового дерева.

Потом объявили посадку. Аэродромные власти в синих тюрбанах, синих шортах и толстенных шерстяных гольфах, но без нижней их части, точнее в сандалиях на босу ногу, выпускали их по посадочным талонам, разделяя на два потока — мужчин и женщин. А в проходе за занавеской женщина в пепельном (форменном) сари вежливо, но настойчиво проводила руками по всему телу, проверяя, нет ли оружия или наркотиков. И хотя это как-то покоробило не привыкшую к посягательству на личное достоинство русскую душу, все же быстро прошло, потому что родные стюардессы, сменившие красные сарафаны на голубые, стали поить их в самолете апельсиновым заграничным напитком со льдом, а мужчины-моряки продолжали разговаривать о своих корабельных делах и ухаживать за своими «единственными» двумя женщинами — буфетного и медицинского персонала. Все было как дома, пока не приземлились в Сингапуре…

В Сингапуре оказалась влажная, ошеломляющая духота. Первое ощущение на трапе самолета, что тебя накрыли с головой намоченным в кипятке полотенцем. Белесое небо за полупрозрачной пленкой пара, и давящий жар без солнца и тени.

По краю летного поля стояли бурые и зеленые кудрявые холмы, уже явно тропических очертаний. Извивались змеевидные стволы пальм, корой обмотанные, словно мешковиной. Только кроны их были не развесистые, как видела она в Индии, а взлохмаченные и круглые, как метелки.

Летное поле охватывало нагретым пространством бетона, катилось в глаза сочетанием цветов желтого и синего, видимо присвоенных сингапурской авиакомпании. Даже барьеры у дорожек желто-сине-полосатые, не говоря уже о хвостах самолетов с желтой, синими полосами обрамлен-пой, сингапурской фирменной птицей. Автобус тех же цветов, могучий и комфортабельный, где она еле-еле отдышалась от первых климатических потрясений, доставил их всех мимо газонов с неведомой остролистной растительностью к зданию вокзала, похожему на аквариум.

Моряки, изнывающие в одесских пиджаках и только что обкатывающие во всех вариантах «банную» тему, связанную с сингапурской жарой, приумолкли и слаженно пошли к стойкам, где смуглые, в белой тропической изысканности, красивые, как статуэтки, девушки выполняли формальности по прибытии. Родной Аэрофлот больше не опекал ее своими крыльями и заботами, и она осталась совсем одна в гудящем зале с дорожной сумкой к плащом на руке и с катастрофическим незнанием иностранного языка.

Тут, собственно говоря, и началась для нее «заграница».

Не то чтобы она совсем не знала английского, на котором работал этот гигантский международный аэропорт. Она изучала его в далеком детстве в школе. Остались отрывочные слова и фразы, которых для путешествия за границей было явно недостаточно. И в этом смысле авантюрной выглядела вся ее поездка в Австралию.

И она стояла с чувством беспомощности у кожаного диванчика в зале, пока к ней не подошел вежливый малайский юноша в белоснежной рубашке с галстуком и с приколотым на кармашек служебным удостоверением в прозрачном футляре. Что-то он понял сам из ее билета, что-то домыслил, видимо. Во всяком случае въездные анкеты были заполнены, и она оказалась в зале для транзитных пассажиров, где была посажена на диван против часов. И когда стрелки их подойдут к семи, ей надлежало молча показать свои разноцветные бумаги у стойки, где сине-красными полосами сверкал флаг «Бритиш эйруэйс», и ей тогда скажут, что делать дальше.