Она сидит, откинувшись на пружинящую спинку сиденья, обнимающую ее теплой кожей, и от скользящего движения пейзажа, а главное от неожиданной атмосферы родственной доброты и любви, в которой живет она эту первую неделю в Австралии, состояние покоя и бездумности охватывает ее, как бывает в дни отпуска на Крымском побережье. Да, собственно говоря, она и есть в отпуске!

Знакомство с плантациями завершилось «Большим ананасом». Он поднялся издалека, оранжевый, как солнце, над густой зеленью увалов и при ближайшем рассмотрении оказался башней в форме ананаса, отштампованной, видимо, из цветной пластмассы, потому что изнутри он просвечивал на солнце и без того оранжевым от заката. Внутри вертелись кадры на телеэкранах — «из жизни ананасов»: как их сеют и убирают, и была выставка, как в хорошем ананасоведческом музее. А кому это не интересно, тот может взойти по винтовой лесенке наверх и с высоты ананасового роста поглазеть на рекламно-показательную плантацию.

Старинный маленький паровозик с большой трубой тащил цепочку открытых вагончиков с полосатыми тентами вместо крыш по узкоколейке между ровных рядочков ананасов, сквозь банановые рощицы, где под гигантскими, выворачивающимися из стволов салатными листьями висели метровые грозди бананов, упакованные, по правилам растениеводства, в прозрачную пленку. Машинист паровозика, одетый соответственно под старину, разъяснял все по радио. И были тут еще разные тропические фрукты и птицы, и чего только не было! Школьные экскурсии и отдельные австралийские дети с родителями заполняли вагончики. А выше, на благоустроенном холме, сверкал стеклами ресторан, где тоже чего только не было на ананасную тематику! Похоже, что владельцы предприятия главную свою прибыль получают с туристского сервиса, а по от продажи ананасов! Дядя Максим заказал фирменное мороженое, принесенное им в разрезанных половинках ананасов, и полчаса они посидели еще на освещенной закатом террасе над всей этой красотой и возделанностью, хотя, говоря откровенно, те обыкновенные дневные поля лежали ближе к ее сердцу…

А потом был вечер на «фривей»[7] (в нашем понятии — шоссе второй категории), когда солнце уже село, облака стали серыми, и только желтое зарево озаряло их понизу, просвечивая в курчавых верхушках буша.

Они остановились около магазинчика при дороге, чтобы купить фруктов — так дешевле и все так делают, а она вышла постоять в одиночестве. Нужно было ей самой прикоснуться к земле. Люди окружали ее постоянно, и хотя они открывали ей Австралию, но и отгораживали невольно: все познается по-настоящему наедине — сущность земли и человека…

Краски ландшафта изменены, словно фотоснимок отпечатали на коричневой бумаге. И теперь, когда не было всеукрашающего солнца и растворились в сумерках рекламные щиты, изгороди и указатели, подлинная и древняя Австралия показала ей себя на мгновение: красно-бурой — своей почвой вдоль дороги и вышедшими из темноты обнаженно-белыми стволами эвкалиптов (недаром их зовут деревья-призраки). И черная гора аборигенов, мрачным конусом вставшая над лесом, вселяла ощущение первобытного трепета. Неуютно чувствовали себя здесь по ночам первые белые переселенцы!

Дядя Максим вышел из лавочки, нагруженный кульками и баночками с «дринки». Наталия включила фары, и все кончилось. Осветилась цивилизованная Австралия, и белыми полосами расчерченная «фривей» понесла их к пульсирующим огням Брисбена.

Город Брисбен, на реке Брисбен, впадающей в Коралловое море. Сухой жар бледно-голубого неба и нечто низкое и плоское, по холмам растекшееся своей одноэтажной застройкой. По крайней мере таким он показался ей в первые мгновения, когда ее торжественно везли из аэропорта в автомобильном кортеже родственников, она — в передней зеленой машине дяди Алексея, затем серенькая японской марки машинешка сестры Наталии, колонну замыкал брат Гаррик на французском обтекаемом «Ситроене», вывезенном из Европы. А впереди, где-то в? районе Вуллонгабла, ждали ее тети за столом, накрытым блюдами из перца и баклажан, растущих на земле Австралии так же запросто, как у нас в Одессе. И может быть, потому, что непривычно и в общем-то приятно оказалось обрести сразу целый семейный клан, из которого одни они жили в Сибири, город Брисбен, с ого дощатыми домиками на зеленых лужайках без изгороди — только цветы и декоративные камни — показался ей по-дачному красочным и благодатным.

Ее везли из аэропорта раскаленной магистралью (хотя у них здесь уже осень и тепла только тридцать градусов), и шли какие-то склады из рифленого железа и плотно сдвинутые стенками здания неизвестного назначения, и надписи, надписи, надписи на козырьках и где только возможно, и вдруг остро запахло печеным хлебом от круглых цистерн, блеснувших над крышами, и вдруг — просвет среди тесноты, — пустой участок, и на нем разноцветное скопище машин, разных, с громадной наклейкой цены каждая, как в игрушечном магазине, и над всем этим трепещутся на ветру многоцветные гирлянды флажков и бахрома, как у нас на елке. — Что это? — Да просто продажа машин. — А флажки зачем?

Родственники удивлены ее наивностью: — Реклама. Для привлечения глаз, чтобы покупали. — А разве без флажков машину не купят?

И ее везли дальше, через мост старинной постройки — одна стальная ферма на высоких опорах. Он так и называется «Исторический», и река Брисбен, средней ширины и судоходности, петляла под ним, медленная и зеленоватая отражением берегов. И центр города — Сити, с трех сторон этой рекой обведенный, вздыбился в небо справа, как скалистый остров, своими высотными офисами.

Некогда в устье реки был первый австралийский порт по вывозу шерсти (этим собственно и начинался город Брисбен), и в старой части Сити еще уцелели на берегу сооружения тех лет типа каменных складов. Но все это будет сноситься по плану застройки — сказал ей брат Гаррик (он архитектор, и, естественно, «в курсе дела»).

Кстати, к своей старине австралийцы относятся ревниво. Буквально накануне ее приезда в городе были настоящие уличные демонстрации по поводу сноса старой гостиницы в центре, в которой останавливались знаменитые гости — голливудские кинозвезды и сама английская королева. Гостиница была в «колониальном стиле» — двухэтажная с глубокими лоджиями по фасаду, забранными резными металлическими перилами. И все это, выкрашенное белой краской, смотрелось как кружево. Зданий такого типа в Брисбене множество, но именно это, памятное и помнящее королеву, к сожалению, до основания было изъедено внутри термитами и распространяло заразу на соседей. Городские власти приняли решение — снести. И тогда началась кампания протеста — пикеты перед гостиницей и прочее. Правильно или неправильно поступил мэр города, но ему эти демонстранты надоели, и в одну прекрасную ночь он отключил электроэнергию в квартале, перекрыл коммуникации и, предварительно сняв ценные белые решетки с балконов, убрал все к утру под бульдозер. Когда ее потом провозили мимо, она видела только квадрат развороченной земли с остатками щепок. Говорят, на этом месте построят точно такую же новую, по мнению австралийцев, это уже — не то…

Королеву австралийцы уважают по старой памяти, всюду ее коронованный профиль — на долларах и на обложках журналов. В самом непотребном виде можно вывешивать карикатуры на премьера, и тебе ничего за это не будет — свобода мнения, но попробуйте задеть королеву!..

Между прочим, портрет королевы Елизаветы в диадеме из брильянтов висит даже в гостиной у тетушек между портретами основоположника семьи деда Савчука, могучего мужчины с окладистой бородой, и совсем скромным — в серенькой шинели — последнего российского императора.

На первом семейном совете, за тем столом с баклажанами и тортами, к ее приезду испеченными, была выработана программа действия и распределены обязанности.

Гаррик (или Гриша — в честь деда Савчука) снял флэт[8] на Голд-Косте, и на вторую неделю ее повезут к океану. Он берет ради нее отпуск в своей градостроительной фирме, а тетушки снабжают ее всем необходимым для пребывания в таком фешенебельном месте.