— А теперь объясните мне, почему третьего марта вы позвали Гуйч-агу зарезать барана? Мне кажется странным, что такой сильный молодой человек, как вы, не мог сам этого сделать. Сельские парни сплошь и рядом владеют этим искусством.

— Скотину должен резать мясник, таков обычай.

— Неподалеку от вас живет мясник.

— Я не попросил зарезать барана Сапбы-агу, а пригласил Гуйч-агу, потому что у нашего соседа, как говорится, несладкая рука.

— Хорошо, согласимся… То, что у вас не получилась супружеская жизнь с Назли, очень печально. Я хотел бы узнать…

Глаза Худайберды совсем сузились, он весь напрягся и сжал кулаки. Палта Ачилович с опаской поглядел на него и приоткрыл ящик стола, где лежал пистолет.

— Не надо волноваться, земляк. Мной движет не праздное любопытство. — Следователь осторожно поднялся со стула и прислонился спиной к стене. — По слухам, вы на второй день выгнали Назли из дому. После того, как столько денег было брошено на свадьбу… в ярости человек может пойти на все.

— Хватит! — Голос Ялкабова был так тих, что Палта Ачилович сначала не понял, что сказал Худайберды. Но гневный взгляд допрашиваемого, поза яснее слов говорили о его чувствах.

Ачилов закурил и снова уселся в кресло. Миролюбиво поглядывая на Ялкабова, он не спеша пускал к потолку струйки дыма, ожидая, пока Худайберды успокоится. Наконец он раздавил окурок в пепельнице и, скрестив на груди руки, продолжал:

— Так, значит, это неправда, что вы ее выгнали?

— Неправда! — крикнул Худайберды. — Она сама ушла.

— Вот как? — недоверчиво улыбнулся следователь.

— Сама!.. Я не знал об отношении Назли ко мне. Я думал, она согласна выйти замуж. Кое-кто из ребят говорил мне, что она меня не любит, но убедить меня было невозможно… Когда мы в ту ночь остались вдвоем, она сказала: «Худайберды, я тебя не люблю… Может быть, ты самый хороший человек на свете, но…» — Он отвернулся и с минуту молчал. — Она сказала: «У нас не будет счастья. Я вышла за тебя против своей воли… Не разбивай моего счастья — не будешь несчастлив сам». Я говорил ей… говорил все, что может сказать человек в подобных обстоятельствах. Помню, я сказал в конце концов: «Но подумай, что скажут люди! Не поздно ли теперь?»

— Она не сказала, кого любит?

— Нет… Я понял это по надписи на фотографии…

— Почему же вы не поговорили с девушкой до тоя?

— Думал, все само собой образуется.

— А почему вы после этого не женились, земляк?

— Не могу забыть Назли… Та ночь стоит у меня перед глазами.

— Ты говоришь искренне. Но видишь ли… у нас есть подозрение… Одумайся, пока не поздно.

Худайберды резко дернулся к столу и закричал:

— Бекджана убил я, я!

Голос его, очевидно, слышен был и в коридоре, потому что секунду спустя дверь отворилась и в кабинет заглянул дежурный милиционер. Палта Ачилович кивнул на Ялкабова и приказал:

— Уведите.

Хотя Ачилов торжествовал победу, Хаиткулы совсем не разделял его воодушевления. Худайберды не хотел больше отвечать ни на какие вопросы, и Палта Ачилович, решив дать ему поразмыслить, готовился к дальнейшим допросам.

Было уже совсем тепло, а к полудню солнце так накаляло землю и воздух, что следователи поспешно складывали дела в стол и бежали на арык купаться.

В один из таких дней, когда они оба лежали на берегу под раскидистым алычовым деревом, Палта Ачилович решил уколоть своего коллегу:

— Как я погляжу, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вам мало одного убийцы. Вам хочется найти еще парочку.

Он намекал на постоянные разъезды ашхабадского инспектора и поиски каких-то новых свидетелей.

— То, что Ялкабов признал себя убийцей, ровным счетом ничего не доказывает… — откликнулся Хаиткулы.

— Не доказывает?! — заволновался Ачилов. — Вы начитались плохих детективов! В моей практике не было случая, чтобы кто-нибудь из обвиняемых возводил на себя напраслину. То, что Худайберды признался, моя заслуга. Я припер его к стене. За истину мы ведем бой, и бой этот происходит между следователем и подозреваемым. И плох тот следователь, который не сможет разбить аргументы обвиняемого! Скоро мы узнаем, кто прав. Вы, Хаиткулы Мовлямбердыевич, парите в воздухе на крыльях университетской теории. Подождите, перевалит вам за сорок, наберетесь опыта, спуститесь на грешную землю, вот тогда вспомните меня. — Ачилов бросился в воду.

Хаиткулы усмехнулся, но ничего не ответил.

Вечером того же дня Ачилов уехал в Керки на выходные дни, а Хаиткулы провел остаток вечера за разбором бумаг и писанием писем.

В субботу он проснулся позднее обычного и, поплескавшись под умывальником, собрался идти в столовую. В коридоре ему встретился старик смотритель с миской кислого молока и стопкой лепешек в руках.

— Покушайте, сынок, нашего крестьянского. — И он протянул Хаиткулы миску и лепешки. — А то так и уедете не попробовав, все в столовую да в столовую… Вы ведь скоро уезжаете, дела все закончили? — Старик выжидающе смотрел на инспектора.

— Скоро, яшулы, скоро. А дела еще не все. — Хаиткулы улыбнулся и отстранил протянутую снедь. — Я привык поплотнее завтракать. Спасибо за заботу.

Полчаса спустя, когда инспектор, укрывшись в тени сада от немилосердно жгучего солнца, перелистывал свои бумаги, почтальон принес телеграмму от Марал о сдаче экзаменов. Хаиткулы сходил на почту и отправил ей поздравление. Возвращаясь назад, он нос к носу столкнулся с отцом Бекджана.

Они давно не виделись. Веллек-ага, смотревший на следствие как на пустую трату времени, способную только растравить старые раны, не интересовался делами Хаиткулы. Зная характер старика и его взгляды, следователи обращались за всем их интересующим к матери Бекджана.

Старик, поднявший голову на приветствие, узнал инспектора и остановился. Поздоровавшись, он сказал, что идет на почту послать телеграмму дочери. Веллек-ага посетовал, что забыл дома очки. Хаиткулы вызвался написать что нужно. Телеграмма гласила: «Той Корпе двадцать седьмого. Обязательно приезжай. Отец».

«Если Марал поспешит на той, то через четыре дня она будет здесь!» У Хаиткулы словно крылья выросли.

В тот же вечер он позвонил в Ашхабад. Как только Марал подошла к телефону, он заявил ей:

— Ты непременно должна быть на тое, независимо от того, получишь диплом или нет.

Марал не на шутку забеспокоилась:

— Что-нибудь случилось?

— Ничего. Но ведь решается судьба Корпе, твоей сестры. Ты должна быть! И вообще… я хочу, чтобы ты приехала.

Марал рассмеялась.

— Завтра возьму билет на утренний рейс. До скорого свидания!

Хаиткулы хотел выйти в сад, чтобы там, среди зелени, насладиться своей радостью, подумать о любимой, но телефон зазвонил снова. Инспектор досадливо поморщился, решив, что это Ачилов от скуки решил перекинуться парой слов. Он неторопливо вернулся к телефону и снял трубку.

— Алло.

— Мне нужен Мовлямбердыев, — раздался густой бас Ходжи Назарова. — Ах это вы? Немедленно сдавайте дела и вылетайте в Ашхабад — в отделе работы невпроворот, а вы прохлаждаетесь в селе. Я знаю, что преступник уже арестован, остальное доделают без вас.

Назаров был явно раздражен, и, когда инспектор попробовал отсрочить свой отъезд еще на неделю, он коротко приказал: «Завтра же вылетайте» — и повесил трубку.

От хорошего настроения не осталось и следа. Но Хаиткулы быстро сообразил, что делать. Он попросил телефонистку связать его с генералом и добился продления командировки еще на десять дней.

Хаиткулы встретил Марал в аэропорту и в ответ на просьбу девушки объяснить, почему он торопил ее с приездом, сказал:

— Через три дня будет той… Скажи, Марал, твоя сестра Корпе любит своего будущего мужа или она выходит за него по воле родителей?

Она недоуменно пожала плечами:

— Только затем и вызывал? Ты бы мог сам спросить ее. — С лица Марал сбежала улыбка, и она досадливо отвернулась.

— Марал, милая, конечно, не за этим… Потерпи еще три дня, и я скажу тебе истинную причину. Только три дня, и ты все узнаешь. — Хаиткулы замялся. — Вообще все это связано со следствием, все зависит от его исхода…