Маленькое звено, оказалось, доставил тот самый, вчера небритый, а сегодня побрившийся и от этого помолодевший товарищ Ярмамеда, резчик.

— Я привык работу делать досрочно, товарищ под… ох, товарищ майор. — Он улыбнулся, его черные глаза лукаво смотрели на Хаиткулы. Вынул из внутреннего кармана лист бумаги и протянул майору. — Вот он!

Это был рисунок, изображавший того типа, что заказал ему трафарет. На Хаиткулы смотрел человек в ушанке, сдвинутой на левое ухо. Горло туго обмотано шарфом. Лицо продолговатое, но с очень широким ртом, портящим его.

Хаиткулы так прокомментировал рисунок:

— Пьяница. Наверное, неженатый, а если женатый, то давно измучивший свою семью. Лет тридцать ему. У этих типов в кармане всегда пусто. Трафарет заказал, конечно, не для себя, и деньги были не его. А если он так свободно ими распоряжался, значит, десяток было не две, а гораздо больше. В глазах одно выражение: «Наконец напьюсь в стельку». Того, кто обещает снабдить их спиртным, такие люди не спрашивают, кто он и на что их толкает, — плати, и все!..

Ярмамед смотрел на Хаиткулы пораженно, а его товарищ раскинул руки в стороны, как мулла в молитве, выражая свое восхищение. Глаза он поднял к потолку, губы его шевелились. Хаиткулы, сам всегда склонный к шутке, посмеивался театральной позе резчика: «Сейчас он, наверное, про себя произносит такой монолог: „О аллах, если я до сих пор думал, что я знаю людей, то это ложь. Ты дал всем людям ум, не обделив и меня. Ты дал им проницательность, не забыв и про меня. Я тебе за это очень благодарен. Но скажи на милость, из чего ты сотворил ум и глаза этого человека?!“»

— Дорогой друг! Что вы там бормочете, глядя в потолок? Я все слышу. Хотите, повторю? — Хаиткулы произнес вслух то, что придумал про себя за художника. Ярмамед молчал, не зная, что сказать на это, а резчик, вытаращив глаза, смотрел на майора:

— Неужели я все это произнес так громко, вы повторили мою молитву слово в слово?.. Или вы читаете мысли на расстоянии, товарищ подпол… майор? У вас интуиция человека творческого труда. Мне лично было бы интересно встречаться с вами почаще.

Хаиткулы смеялся. Рассмеялись и они.

Когда они ушли, Хаиткулы отнес рисунок в фотолабораторию. Здесь его переснимут и размножат, чтобы потом раздать участковым. А те сначала обойдут все домоуправления, а если там не вспомнят такого жителя, то они будут многократно из конца в конец обходить свои участки, вглядываясь в прохожих, чтобы рано или поздно сказать: «Это он!» Один или двое инспекторов по заданию Хаиткулы обойдут городские подстанции и конторы связи, а он сам с резчиком в воскресенье прогуляется по рынку и другим оживленным местам.

Никогда не думал, что придется вести свои записи в таком не приспособленном для этого занятия месте. То ли было в гостинице «Каспий» — мягкое кресло, просторный стол, шум прибоя и морская ширь перед глазами! Нет, больница, как бы ни была она комфортабельна, для этого не приспособлена.

Соседи по койкам заснули, я лежа корплю. Вместе с вещами врачу передали мою тетрадку, а он принес ее мне. С чего начать, вернее, продолжать? Голова болит, мысли разбегаются…

На охоту рано утром мы отправились втроем. Пилот отказался — «лучше книжку почитаю». Ну читай, а мы пошли… Председатель поссовета шел впереди, а мы со своими ружьями за ним, то и дело отставая. Путь шел наверх, туда, где виден снег. Сначала идти было легко, но с каждым шагом ружье делалось тяжелее. Захотелось крикнуть горцу: «Не хочу джейранины — может быть, постреляем здесь зайцев?» — но я постеснялся капитана Рамазанова. Я и так стал, по-моему, ему обузой. Он — горец, привык ходить по горам, а теперь плетется со мной рядом. Я видел, как ловко он ставит ногу на камень, находя устойчивый, как хорошо он выбирает дорогу среди скал. Смотрел и завидовал. Если бы сейчас мы были не в горах, а в степи, то первым шел бы я. Впрочем, нет — я не мог бы оставить товарищей позади, шел бы вместе с ними. И что это со мной случилось? Бывал же я в горах и раньше! В Чули, в Кугитанге мы поднимались еще выше, чем здесь, да и погода тогда была похуже, просто жуткая. Впрочем, понятно: если бы мы шли не за джейраном, а, как тогда, гнались бы за бандитом, я давно был бы на самом верху.

Получилось так, что мы обманули старика, с которым договорились утром еще раз встретиться. Мы в поссовет не опоздали, мы не вернулись туда вообще. Кроме председателя: он получил пустяковые ранения и потребовал, чтобы его оставили в ауле. Нас с Рамазановым на вертолете переправили сюда. Какое счастье, что мы не соблазнили охотой летчика! Неизвестно, что было бы с нами всеми…

Хорошо помню стук башмаков по камням. Кто это бежал? Когда? До того, как все случилось, или потом, чтобы оказать нам помощь? Ничего не могу вспомнить…

Итак, местный горец первым дошел до уступа на горе, где, предполагалось, нас ждет джейран. Мы тоже дружно атаковали гору и, почти не отдыхая, взлетели наверх. Кому первому пришла в голову идея отметить успех ружейным залпом? Неужели мне? Горы нам этого не простили. С ближайшего склона сорвалась солидная глыба. Я видел ее. Видел, как она сшибла с уступа еще несколько приличных камней. Они сталкивались между собой, и, по-моему, искры летели из них. Я смотрел на товарищей. Они смотрели вверх. Я успел еще раз взглянуть туда. Дальше что было… не знаю. Помню, что меня удивило, — камни падают на нас будто с точным прицелом.

Врачи быстро вернули нас в строй. Мы оба могли передвигаться по палате и по коридору, хотя перед глазами иногда вращались круги. Ушибов или переломов не оказалось ни у меня, ни у Рамазанова, и все же эти врачи молодцы. Рамазанов, конечно, очень боялся за меня и все повторял: «После такого дождя остаться в живых — это большая удача, братишка туркмен». Чтобы поднять мое настроение, он рассказывал довольно комично о наших первых часах в больнице:

— Очнулся и сразу же понял, что мы в больнице. Лежу затаившись, а глаза чуть-чуть приоткрываю, осматриваюсь… Потихоньку пробую шевелить руками и ногами — на месте, но очень тяжелые, а икры так и зудят, будто пчелами искусанные… Понял, что конечности мои не в гипсе, стал выбираться из-под одеяла. Мне интересно было, где ты. Вижу: рядом, на соседней койке. Я тебя за плечо тряхнул, а ты проснулся и вскочил на кровати, решил, наверное, что это в армии утренняя побудка. Потом простонал: «Вах!» — и упал на спину…

Но в иные минуты капитан совсем другим тоном делился со мной:

— Не знаю, прав ли я, но сейчас поведение нашего провожатого вызывает большие подозрения. Не заманил ли он нас в западню?

И я сначала стал склоняться к этой же мысли, даже еще до того, как ее высказал Рамазанов. Или так бывает всегда — когда в беде один уцелел, то его начинают подозревать в коварстве… Но я не высказал своих сомнений капитану. Согласиться с ним — значит непроверенный факт поставить на обе ноги. Рановато. И я промычал что-то неопределенное, вроде:

— Но как он мог знать, что глыба не трахнет его по голове, стоял же рядом.

Я вспомнил один фильм и задал вопрос капитану:

— Мы стреляли из ружей?

— Стреляли.

— Сразу из трех?

— Залпом.

— Если так, то мы сами себе на голову сбросили лавину. Годы не только людей старят, но и горы. Скалы трескаются. Ветер их обдувает, делает неустойчивыми, дробит на отдельные глыбы. Малейшего толчка достаточно, чтобы какой-нибудь камень потерял опору…

— Что еще?

— Горы, по-моему, живой организм в природе. Они тоже растут. Происходит их перемещение. Очень резкие смещения мы называем землетрясениями, а мелких не замечаем и не чувствуем…

— Ты геолог, братишка туркмен?

— С чего ты взял?

— Тогда не мучайся, не учи горца.

Мне показалось, что Рамазанов слегка разозлился на меня, я решил не продолжать свои научные изыскания в области горообразования, чтобы не рассориться с капитаном.