Какое-то мокрое пятно расплылось по рапорту. Я поняла, что это слеза, сбежавшая по моей щеке. Я вытерла лицо и внимательно прочитала показания свидетелей. Потом извлекла двенадцатистраничный рапорт подразделения по обследованию места преступления, подготовленный дознавателем Кассерли. В нем перечислялись все, вплоть до мелочей, улики и отпечатки пальцев, переданные в криминалистическую лабораторию.

Рапорт из лаборатории прилагался. Я прошлась по всем уликам, прочитав результаты обследования. Большинство выводов формулировалось слишком научно, чтобы их уразуметь. Некоторые, впрочем, звучали ясно, как информация по пунктам 06–05–0113-М2 и 06–05–0113-M3, где указывалось, что под ногтями Фрэнка «не обнаружено посторонних материалов».

Мне вспомнилось, что именно это стало решающим доказательством, на основании которого коронер вынес решение о самоубийстве. Это и заявление Кена. Порывшись в бумагах, я нашла его свидетельские показания и снова испытала боль от того, что он сказал. Или подразумевал.

Кен утверждал, что Фрэнк неоднократно говорил о своем нежелании жениться на мне. Фрэнк, по его словам, выражал опасения стать импотентом по причине рака простаты. По Кену, его брат был подавлен и собирался разорвать помолвку, но не знал как. Кен был убежден, что самоубийство показалось для Фрэнка выходом.

Полиция, коронер, газеты, коллеги Фрэнка из университета — все поверили ему. Все, кроме меня. Мы с женихом были слишком близки, слишком счастливы. Да, у него был рак простаты, но я порекомендовала копам проконсультироваться с лечащим врачом Фрэнка. Доктор давал гарантию излечения, о чем и сообщил следствию. Но полицейские настаивали, что вопреки хорошим прогнозам многие мужчины часто испытывают иррациональный страх перед импотенцией. Еще копы раздули целую историю из нежелания Фрэнка оплачивать счета за лечение из медицинской страховки. Я пояснила, что Фрэнк был человеком скрытным и не желал сообщать коллегам о своей болезни. По мне, именно это упорное стремление жениха оберегать свою частную жизнь являлось сильнейшим доводом не верить, что он способен был сигануть с балкона и разбиться в лепешку перед глазами у всех, включая меня. Иногда меня смущало, почему Фрэнк доверился Кену. Они никогда не были близки. Теперь сомнение проснулось с новой силой. Предсмертной записки так и не нашли, а я никогда не поверю, что Фрэнк мог уйти из жизни, не попрощавшись со мной. На что копы с умным видом возразили, что именно так и поступают любящие люди в подобных случаях.

Я развязала ленту, скрепляющую сделанные на месте происшествия фотографии. Один из снимков, с одиноким ботинком, лежащим на мостовой, снова вызвал у меня поток слез.

Собрав разбитые часы, связку ключей, расческу, бумажник и носовой платок, я сунула их обратно в конверт. Кольца среди вещей не оказалось. Я обыскала пол, перерыла все, но так и не нашла печатки. Начав все сначала, я перебрала все бумажки, все предметы вплоть до скрепки, но без толку. Родовое кольцо, завещанное Фрэнку отцом, очень много для него значило, и он никогда его не снимал. Но оно пропало.

Внимательно перечитала составленную полицейскими опись личных предметов покойного. Кольца в ней не числилось.

Чертовы копы! Кто-то из них стащил кольцо! Я отшвырнула опись.

В ярости я снова стала рассматривать фотографии, на этот раз обращая особое внимание на руки Фрэнка. Крупная печатка с внушительным черным прямоугольным камнем должна быть видна, но ни на пальцах, ни на земле ее не было. Если кольца не было с Фрэнком, то полицейские не могли его украсть. Но он никогда не снимал свою реликвию. Так куда же она тогда делась? В квартире ее не обнаружили, я сама смотрела. Где же она? Кольцо на руке Кена выглядело точь-в-точь как принадлежавшее Фрэнку. Но Фрэнк говорил, что его кольцо единственное и передается со времен прапрадеда старшему наследнику по мужской линии.

Какое-то нехорошее чувство зародилось у меня внутри, но ясности не прибавилось. Прибавилось вопросов.

Сложив оставшиеся папки и книги, я бросила последний взгляд на коричневый конверт, после чего добавила его к остальным вещам. Исчезнувшее кольцо не давало мне покоя, но сейчас пришло время убираться из готовившегося к взрыву здания.

Заказав переключение номера, я отключила все и упаковала телефон, кофейник и компьютер. Потом засновала вверх-вниз, загружая машину, пока места в ней осталось только для того, чтобы проскользнуть на водительское сиденье. Мое кресло, стол, пустой картотечный шкаф и две мусорные корзины остались. Я надеялась, что Скотти поможет мне перевезти их вечером. Спускаясь в последний раз, я снова простилась со своим старым кабинетом, но без прежней сентиментальности. Отдельное «прощай» я сказала шкафу, чувствуя уверенность, что тетушкино видение оказалось путанным и вовсе не таким зловещим. А переезд, будем надеяться, положит конец возможным проблемам.

Выворачивая со стоянки, я поймала себя на мысли, что ничего не вижу в зеркало заднего вида, да и через боковые стекла, если на то пошло. Что ж, на этот раз ехать придется с предельной осторожностью.

У меня едва не вырвался радостный вопль, когда я заметила свободное место рядом с магазином Тома. Подходя к двери, я уронила папку из переполненной коробки, и она с грохотом ударилась о серую стальную дверную панель. Глухой грозный рык донесся до моих ушей, заставив замереть на месте. Я стояла как вкопанная, стараясь не шевелиться.

Рычание смолкло, и Том открыл дверь. Я осторожно глянула между папок. Рядом с Томом стоял волчище весом фунтов в сто с лишним, с горящими желтыми глазами. Подумалось про собаку Баскервилей. Волк снова зарычал, издавая глубокий, низкий звук и оскалив острые клыки. Думаю, не стоит говорить, как мне стало страшно.

— Не бойся, — Том улыбнулся и потрепал волка по голове. — Это Вульфи. Вульфи, это Ди Ди Макгил. Я предупреждал тебя о ее приезде.

Волк перестал рычать, но глаз не отвел.

— Поздоровайся с ним, Ди Ди.

— Привет, Вульфи, — выдавила я чуть слышно, пытаясь не нарушить хрупкое перемирие, установленное между нами. Я старалась не двигаться и не поднимать глаз, как нас учили на семинаре по безопасности для страховых работников в прошлом году, хотя речь там, вообще-то, шла о сторожевых собаках, а не о волках.

Вульфи поднял с пола собачью игрушку, зажав ее между острыми клыками, но угрожающее выражение его морды ничуть не переменилось.

— Обычно он ласков, как щенок, но сейчас немножко взбудоражен, поскольку только что у нас был невоспитанный посетитель. А так Вульфи никого не трогает, если только человек не проявляет агрессии.

Мне это заявление не показалось убедительным. Вульфи выглядел так, что ему уместнее было бы сжимать в зубах десятифунтовый кус окровавленного мяса, а не набивной мячик.

Я аккуратно поставила коробку у двери и спросила:

— А правда, что все собаки произошли от волков?

— Угу, — подтвердил Том, передвигая коробку в коморку, предназначенную мне под офис. — Canis lupus, то есть волк серый, волк лесной и волк тундровый, обитает на Земле 120 миллионов лет. Order Carnivora.

— Что приблизительно переводится как «плотоядные»?

— Не приблизительно, Ди Ди, а в точности так. Волки и собаки принадлежат к одному семейству: псовые. У всех у них имеются клыки, острые когти и неприхотливая пищеварительная система.

— Неприхотливая? Ты хочешь сказать, что Вульфи способен переваривать пиццу?

Том рассмеялся и потрепал Вульфи.

— У него высокоразвитый мозг и он достаточно умен, чтобы выбрать правильную диету. Честно говоря, мы как раз собирались заказать на ужин пиццу в «Салерно». Вульфи любит колбасу, пепперони, гамбургеры и бекон, но только не анчоусы. А что взять тебе?

Я знала, что Тому нравится «Салерно». Расположенный в двух кварталах отсюда ресторанчик всегда доставлял Джойсу, своему старому клиенту, его любимую пиццу по-чикагски, на толстой основе, горячую, только из печи. Интересно было бы понаблюдать за встречей мальчишки-разносчика с Вульфи!