Я сбегаю вниз, переодеваюсь и нахожу ближайшее интернет-кафе. Я заказываю двойной латте и занимаю одну из деревянных кабинок. Наконец я нахожу ее, коротенькую заметку недельной давности, запрятанную в кулинарном разделе, который выходит по средам.

Ничего хорошего. Заметка написана второразрядным критиком, что само по себе уже плохо. Когда о твоем ресторане пишет Фрэнк Бруни, то даже если он вас ругает, люди все равно потянутся в ваш ресторан, чтобы выяснить: прав критик или нет. По мнению автора заметки — о котором я ничего не знаю, — меню устарело и кажется каким-то бесцветным, в отличие от декора, которого слишком уж много. Само заведение потеряло былое очарование и сделалось безвкусно-глянцевым. Далее критик хвалит мартини-бар, а также поет дифирамбы значительно расширенной коллекции вин. Я вижу свое имя, в коротенькой фразе в конце статьи: «… после ухода Мирабеллы Ринальди качество макаронных изделий значительно ухудшилось». В качестве примера автор приводит клейкий, по его мнению, и плохо смешанный сливочный соус и совершенно неаппетитные, пропитанные жиром равиоли. Хотя я тут совершенно ни при чем, мне становится грустно.

Я вспоминаю, что говорил Джаспер сегодня утром. Он сказал, что «Граппа» — это я. Я, а не Джейк. А ведь когда-то мы были вместе. Встает вопрос: если даже я вернусь в «Граппу», а Джейк станет управлять «Иль винайо», то есть мы станем единым брендом, сможем ли мы работать вместе? Джейк взял меня за руку и пригласил пообедать. Что он имел в виду, когда говорил, что «все изменилось»? И где, интересно, Николь? Поскольку Рената больше не общается ни с Джейком, ни с Николь, она ничего не сможет мне объяснить. Впрочем, я могу расспросить Тони. Что и сделаю сегодня после обеда. Уж кто-кто, а он знает все.

По дороге в отель я звоню Джерри Фоксу. Разумеется, его нет, поэтому я оставляю сообщение, что скоро ему будут доставлены финансовые документы синдиката ресторанов «Эй-И-Эль» и что я прошу его тщательно изучить полученные материалы.

Затем я звоню Рут. В отличие от Джерри, она берет трубку после первого же звонка.

— Ну, как прошла встреча? — спрашивает она.

— На самом деле здорово, — отвечаю я и посвящаю ее во все подробности, опустив лишь разговор с Джейком. К концу рассказа мне не хватает дыхания. — Да, а о Напа-Вэлли я говорила?

— Да.

— Ты понимаешь, что это значит? Если все пойдет хорошо, то в будущем мы сможем подняться до уровня «Сайруса», «Ад Хока», «Французской прачечной». Это же самые знаменитые американские рестораны!

— Вряд ли. Мне кажется, это невозможно, — говорит Рут.

— Конечно, это нелегко, но ведь людям, которые заказали столик в ресторане за три месяца вперед, нужно где-то питаться эти месяцы! Если нам удастся хотя бы…

— Мира, скажи, ты ничего не подписывала?

— Нет. Я же обещала. Но моему адвокату пришлют финансовые отчеты фирмы. Они предоставили нам свободный доступ к своей бухгалтерии и…

— А нельзя ли мне взглянуть на их финансовые отчеты? Если ты забыла, то напоминаю: я окончила Уортон и получила степень магистра экономического управления. Что-то не нравится мне этот синдикат. Очень бы хотелось изучить их бухгалтерию.

— Конечно, можно, — отвечаю я, удивляясь, что не додумалась до этого раньше. — Если у тебя есть время.

Рут тяжело вздыхает.

— О, найти время будет нелегко. Придется заняться тобой между войной с микроволновкой и походом в парк. Ничего, заплатишь мне своей стряпней. Между прочим, у меня закончились твои заготовки. Те, что я держала в морозилке. Я снова перешла на низкокалорийную кухню, которая уже не кажется мне такой вкусной, как раньше. Мира, по-моему, ты меня испортила, — смеясь, говорит Рут.

— Не волнуйся, помощь близка. В понедельник буду дома.

Рут рассказывает мне о Хлое и Ричарде, а я обещаю немедленно позвонить Маркусу, чтобы договориться об отправке Рут копий финансовых документов. Мы уже собираемся попрощаться, когда Рут говорит:

— Слушай, Мира, я понимаю, ты сейчас возбуждена, но…

— Что?

— Будь осторожна, хорошо?

— Конечно, я буду осторожна, — отвечаю я. — Но такая возможность выпадает раз в жизни. Я инвестирую малую часть того, что выручила от «Граппы», зато вновь стану ее владельцем, а доходы у меня будут такие, о каких я и мечтать не смела. А еще они обещали, что у меня будет право голоса и я смогу вмешиваться в дела синдиката. Они сказали, что полностью мне доверяют. Представляешь, мы станем вторым Жаном Жоржем[44]! Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Ага. Именно этого я и опасаюсь, — говорит Рут.

Я договорилась встретиться с Тони в ресторане «Голубая лента» около полуночи, когда он закончит все дела. Решив приехать в Нью-Йорк и познакомиться с инвесторами Джейка, я не могла не позвонить Тони. Он сказал, что кое-что слышал об этом синдикате и нужно быть ненормальной, чтобы тут же не сесть в самолет до Нью-Йорка и не подписать все, что нужно.

— Тебе предлагают «Граппу» на серебряном блюде, Мира! Какого черта ты ждешь? — спросил меня Тони.

Изнутри «Голубая лента» выглядит как обычный полутемный ресторан Манхэттена, каких сотни. Однако ближе к полуночи к ней выстраивается очередь, которая заворачивает за угол и тянется до самой Спринг-стрит. Этот ресторан нельзя назвать ни дорогим, ни роскошным, но его кухня поистине уникальна: нежнейший хлебец из телятины, картофельное пюре с сельдереем, бигмак с лобстером и сыром. Конечно, отведать сырного фондю можно в любом ресторане Нью-Йорка, и даже в четыре часа утра, но «Голубая лента» — лучший из всех. Хотя здесь всегда полно народа, по-настоящему он оживает только после полуночи, когда, закончив свои дела, шеф-повара Нью-Йорка сами отправляются есть.

Мы с Джейком ходили сюда как минимум раз в неделю, еще до того, как открылась «Граппа». Была середина девяностых, и молодой Марио Батали, деятельный повар-новатор из Вест-Виллидж, заказывал огромный стол в глубине ресторана, опустошая бар и грозя опустошить еще и винный подвал. Нам приходилось стоять в очереди по часу или даже больше, дожидаясь возможности занять один из столиков, покрытых белоснежной льняной скатертью, и мечтая о том дне, когда мы тоже окажемся за одним столом с нью-йоркскими кулинарными знаменитостями. Даже когда Марио и толпа его приятелей перестали приходить в ресторан, мы с Джейком все равно туда ходили, чтобы просто посидеть в баре, съесть на двоих дюжину голубых устриц и выпить бутылку вина.

Сегодня, поскольку я пришла рано — сразу после полуночи, — мне удалось занять столик в углу. Я заказываю себе бокал гевюрцтраминера и, пока ясноглазый официант принимает мой заказ, думаю о том, какая странная жизнь у нас, шеф-поваров. В силу необходимости и удобства все твои друзья тоже повара. Кто же еще захочет разделить с тобой обед из четырех блюд в два часа ночи? Я не хочу сказать, что общаться с поварами интереснее, чем, скажем, с сиделками, или аптекарями, или полицейскими, в общем, с теми, у кого есть ночная смена, дело не в этом. Просто зачастую тебе хочется говорить только о еде. Странно, конечно, что, проведя двенадцать часов на кухне, у тебя хватает сил обсуждать, как воскресить моду на херес или по-новому использовать фуа-гра. На такое способны только шеф-повара.

Через несколько минут приходит Тони. Он ничуть не изменился: та же кожаная куртка, белая поварская куртка, та же бритая голова, сверкающая и смуглая, как свежеиспеченный хлебец. Тони здоровается с барменом, здоровяком по имени Боб, и тот показывает на мой столик.

— Привет, — говорит Тони, укладывает сумку с поварскими ножами на свободный стул и подходит ко мне, чтобы обнять.

От Тони пахнет потом и пищей, табаком, жареным луком и маслом.

— Прекрасно выглядишь, — говорит он, глядя мне в лицо.

— Спасибо. Ты тоже, — говорю я, легонько его обнимая.

Тони просит официанта подать меню.

— Так. Я хочу стейк с кровью, жареным луком-пореем и пюре с голубым сыром, — говорит ему Тони. — Бокал каберне и двойной мартини «Грей Гус», и попроси Боба, чтобы как можно быстрее.