Как было бы хорошо — просто ненавидеть, только я не умею, во всяком случае не знаю, чем подпитывать ненависть. Бывает, сделаю над собой героическое усилие, вот как сейчас или на занятии с Мэри Энн, а потом вдруг вспомню что-нибудь, какую-нибудь ерунду, и сразу пропадает желание отделать Джейка так, чтобы запомнил меня на всю оставшуюся жизнь, — скажем, кастрировать или оторвать руку-ногу. Например, сейчас, когда я представляю себе, как звоню ему и кричу в трубку, что его дочь чуть не умерла прямо в салоне грязного манхэттенского такси, я почему-то думаю лишь о том, как он подрагивает от холода, выдернутый из теплой постели. Когда он так дрожит, то становится по-мальчишески трогательным. Трудно ненавидеть человека, которого знаешь вдоль и поперек, до потаенных особенностей его нервной системы. Если бы я могла ненавидеть его хотя бы вполовину так сильно, как любила, он бы у меня и пикнуть не посмел.

Что сделал Джейк со своими чувствами, как решился меня разлюбить? Как получилось, что те черты моей личности, которые он знал, ценил, ну, по крайней мере, терпел, превратились для него в источник постоянного раздражения? И как же я этого не заметила?

Однако, как бы Джейк ни относился ко мне, Хлоя ведь и его дочь, и он должен знать, что сегодня ночью за ней приходила смерть. Разве нет? И поскольку мой материнский долг — сообщить отцу, что случилось с его ребенком, я снимаю телефонную трубку.

Разумеется, трубку берет она, разумеется, я ее разбудила. В конце концов, сейчас всего без четверти восемь. Для них — раннее утро. В последнее время они почти каждый день работают до самого закрытия ресторана и домой приезжают в третьем часу ночи. Сонный голос Николь звучит хрипловато и сексуально. Я морщусь и крепко зажмуриваю глаза, чтобы изгнать видение — как они вместе лежат в постели. Напрасные усилия.

— Мне нужно поговорить с Джейком, — не открывая зажмуренных глаз, говорю я. Хорошо. Пока все хорошо.

Я чувствую, как она колеблется. Наверное, сейчас положит трубку. Мы с ней не виделись и не разговаривали с той самой ночи, и я подозреваю, что она затаила на меня обиду, хотя, по-моему, не имеет на это никакого права. Сейчас она положит трубку и на вопрос сонного Джейка ответит, что кто-то ошибся номером, а потом спокойно отключит телефон, окончательно отрезав Джейка от меня и Хлои. Однако ничего такого она не делает. Подавив зевоту, Николь говорит:

— Его нет, Мира.

Разумеется, это ложь.

— Мне нужно поговорить с Джейком. Ты не дашь ему трубку?

Заметим: я не сказала «пожалуйста».

Она снова колеблется.

— Его нет.

Я замираю. Как это нет? В семь сорок пять утра? Что это значит? Он что, не живет там? Он ушел от нее?

Перед глазами немедленно встает картина: мы с Джейком воссоединяемся у постели больной Хлои, но тут я понимаю, что Николь продолжает говорить.

— …ушел несколько минут назад. У него встреча с Эдди.

Эдди — наш поставщик рыбы, который время от времени просит кого-нибудь из нас прийти к нему прямо на пирс, хотя обычно он не назначает встречи в такую рань.

— Потом он поедет в ресторан, чтобы немного поработать с бумагами. Возможно, задержится до ланча и ты его застанешь.

Ее голос звучит спокойно и равнодушно. Так она могла бы говорить с кем угодно. И это для меня страшнее всего. Очевидно, я больше не представляю для нее угрозу. Любовь Джейка дает ей ощущение полной безопасности: ей больше не нужно меня бояться.

Я молчу. Теперь моя очередь говорить, но в данный момент та область мозга, что отвечает за речь, полностью отключается.

— Мира!

В ее голосе слышится напряжение, от сонливости не осталось и следа. Я не отвечаю и кладу трубку.

Поработать с бумагами. Ушел рано утром. Что-то здесь не так. Во-первых, Джейк никогда не работает с бумагами. Этим занимаюсь я. Мы с Джейком по очереди заказываем фрукты, овощи и рыбу прямо с рынка. Заказы на мясо мы делаем по телефону или факсу, а потом, в конце месяца, оплачиваем счета. Специями, сыром, оливковым маслом и приправами нас обеспечивает Рената Бруссани. Наш бармен, он же сомелье, занимается заказами вин, отбирая их по собственному усмотрению, и в конце каждого месяца представляет мне подробный отчет, который я тщательно проверяю. Я самолично занимаюсь счетами, поскольку Джейк находит эту работу слишком прозаической, а потому не стоящей его внимания. Он считает себя артистической натурой и всю рутину с радостью перекладывает на меня.

Впрочем, не так давно я заметила, что Джейк начал украдкой заглядывать мне через плечо, пытаясь понять, что я делаю и как. На прошлой неделе я застала его в нашем офисе, где он просматривал списки кухонного оборудования. А во вторник он сообщил, что нужно заменить огнетушители в помещении второй кухни, — до сих пор такие мелочи его не интересовали.

Попробую поговорить с ним в ресторане. В конце концов, нужно его предупредить, что я не смогу заняться ланчем. Я не хочу оставлять Хлою и, кроме того, падаю от усталости из-за бессонной ночи. Единственное, что я сделаю сегодня, это встречусь с Ренатой Бруссани, которая поставляет нам оливковое масло и сыр. Неужели Джейк захочет присутствовать на нашей встрече? Это часть его грандиозного плана по захвату ресторана? Хорошо, что все бумага я унесла домой: черта с два Джейк узнает, какие продукты нам нужны.

Я звоню в «Граппу» и прошу позвать Тони, помощника шеф-повара. Он говорит мне, что Джейк еще не приехал, но, если нужно, он сам проследит за ланчем. Тони удивляется, когда я сообщаю ему, что Джейк уже едет в ресторан, и обещает позвонить мне, как только тот явится.

Следующий звонок — Ренате. Рабочий день начинается у нее рано, со встреч с клиентами, большинство из которых шеф-повара и владельцы ресторанов, и ей нужно успеть переговорить с ними до того, как они займутся ланчами и вечерней едой. Попрошу Ренату заехать ко мне домой, а не в ресторан.

Второй раз за это утро я вздрагиваю от неожиданности, когда вместо Ренаты мне отвечает сонный мужской голос, и только тогда вспоминаю, что несколько недель назад она вышла замуж. Должно быть, это ее муж, чье имя совершенно вылетело у меня из головы. Они поженились в Вегасе, после чего закатили грандиозную вечеринку в шикарных апартаментах Ренаты в Трибеке[5]. Я тоже была приглашена, но не пошла. Просто была не готова праздновать соединение двух идеалистов, которые, захлебываясь от восторга, сообщали всем и каждому, что второй раз в жизни встретили настоящую любовь. Я все еще зализываю раны после собственного неудачного замужества.

Рената берет трубку.

— Buon giorno[6], Мира, встречаемся, как договорились, в десять тридцать?

Ее голос звучит бодро и деловито. Возможно, она уже полностью одета и накрашена, хотя еще только восемь часов утра. Ренату нельзя назвать классической красавицей, но все известные мне мужчины, включая Джейка, считают ее таковой. Знойная, фигуристая, со средиземноморской смуглой кожей и обалденными пухлыми губами — вылитая Изабелла Росселини в молодости. Что касается женщин, то они прежде всего отмечают умение Ренаты одеваться: итальянские костюмы и шелковые блузки (обычно расстегнутые на несколько пуговок, дабы продемонстрировать соблазнительное декольте) и обязательно шарфик и серьги. Я бросаю полный отвращения взгляд на свой спортивный костюм, весь в красных пятнах и следах блевотины.

— Конечно, я готова встретиться, но, понимаешь, Хлоя заболела, я не могу ее оставить. Сегодня ночью она побывала в реанимации. Ты не могла бы приехать ко мне домой? Все бумаги у меня здесь.

— А как Хлоя сейчас? Может, хочешь отложить встречу? — спрашивает Рената.

— Ничего, не беспокойся, с ней все в порядке. Но нам срочно нужна новая партия сыра. А то придется закрыть ресторан, если мы останемся без пармиджано реджано[7]. Джейк у нас щедрая душа, ты же знаешь.