— Не особенно. Но на парковку это не похоже. Наверное, кажется, что машина сломалась и мы дожидаемся приезда технической службы.

— Все не так плохо, как тебе кажется.

— Мне нельзя выезжать на дорогу, — застонала она. — Ведь так, правда?

— Айона, я не собираюсь тут сидеть и говорить комплименты твоей заниженной самооценке, если ты этого сейчас добиваешься. Водишь ты совсем не так плохо, как думаешь. — Нед взял ее за ухо и мягко потянул, заставив ее оторвать взгляд от педали сцепления и посмотреть на него. — Если хочешь, чтобы у тебя стало что-то получаться, — продолжал он спокойным, сдержанным тоном, — то нельзя так жестко относиться к себе. Я знаю, ты уже давно позабыла, что это такое — не уметь что-то делать, но ведь никто и не говорит, что ты научишься водить, не допустив ни одной ошибки. Все иногда ошибаются. Постоянно. Господи, когда я только начинал работать в Лондоне, первые два месяца мне не доверяли даже резать лук, но и сейчас я, бывает, что-нибудь напутаю. — Он засмеялся. — Да господи, вот и вчера вечером, когда было так много посетителей, я отправил два блюда, забыв положить овощи.

— А, так тебе же очень повезло с кадрами, — напомнила ему Айона. — Твои подчиненные замечают такие оплошности и тут же подают овощи на отдельной тарелке.

— Айона, пойми, мне наплевать, я готов к тому, что ты будешь ошибаться. И я все равно не дам тебе нас убить или угробить мою единственную дорогую вещь.

— Но мне на мои ошибки не наплевать! — выпалила она, для выразительности ударив кулаками по рулю. Ангус в своей машине не дал бы ей так себя вести — могли бы сработать подушки безопасности. — Я терпеть не могу чувствовать себя полной дурой! Я не выношу, когда Ангус читает мне лекции, напоминает о деревьях, о проезжающих на велосипедах монахинях и даже о неподвижных предметах на другой стороне дороги, черт возьми! Меня бесит то, что вот и еще что-то вы все умеете, а я нет! Прямо как боулинг!

— Причем тут боулинг?

— Да ты прекрасно знаешь, что я думаю о боулинге, — зашипела Айона. — Вы все умеете играть, а я нет, и каждый из вас весь вечер поучает меня, как надо работать рукой, советует кидать шар всегда с одного и того же места, а потом вы весело смеетесь, когда мне все-таки не удается сбить эти ваши долбаные кегли. А Тамара, черт ее побери, в своих облегающих брючках для боулинга, — да она подростком так мучилась от одиночества, что каждую пятницу отправлялась в ближайший кегельбан, — все время сбивает кегли и делает вид, что это совершенно случайно, чтобы мужики не позавидовали и не перестали за ней бегать.

Нед ничего не ответил. В тех редких случаях, когда Айона выходила из себя, она успокаивалась только после того, как полностью все извергала, как вулкан, и тому, кто попытался бы ей помешать, пришлось бы попросту свариться в этой лаве. И только этого никак не мог понять Ангус, отлично умевший чувствовать любые перемены ее настроения, — он пытался остановить расплавленную лаву, а потом не понимал, что это опалило ему брови.

Айона снова минут на пять погрузилась в свирепое молчание, прерываемое только невольно вырывающимися страдальческими вздохами, — перед глазами у нее снова и снова вставало происшествие на перекрестке, как будто из ее подсознания запускался дьявольский рекламный ролик. Ей не верилось, что Нед все так спокойно воспринимает. Когда в Ричмонд-Парке она не вполне уловила намерения водителя «поло», Ангус так рванулся схватиться за руль, который она все еще сжимала дрожащими пальцами, что чуть не размозжил о бардачок коленную чашечку.

— Да он сам виноват, что заставил тебя ездить на такой машине, — неожиданно сказал Нед. — Я не смог бы водить «интеграле». Это же гоночная машина, блин.

Айона что-то пробормотала в знак согласия. Ее совсем не удивило, что Нед как будто услышал ее мысли, — это случалось постоянно, — а теперь, когда он заговорил об этом, она подумала: по какому такому праву Ангус заставляет ее мучиться от стыда, — разве может она нормально водить машину, с которой так трудно справиться и которая, что самое главное, представляет собой предмет его гордости и обожания. Само собой, она чувствовала за рулем так, как будто ее снимают для телевидения.

— Если ты угробишь эту машину, то так ему и надо, — добавил Нед.

Сама того не желая, Айона улыбнулась. Сколько бы Тамара не хвасталась своими телепатическими способностями, до Неда ей очень далеко. Возможно, он просто слишком хорошо знал ее. Никто не знал ее так хорошо, как Нед, — ни Мэри, ни даже Ангус.

Айона украдкой посмотрела на его отражение в зеркале. Нед сидел с полузакрытыми глазами и барабанил по крыше пальцами левой руки. Она проницательно отметила, что он думал уже о другом, — может быть, о качестве курятины, которую получил в то утро от поставщиков, а может быть, о чем угодно другом. О команде «Карлайл Юнайтед», о теплых носках, о геле для душа. Нет, вряд ли о геле для душа.

Ей, как всегда, взгрустнулось от мысли, что сама она никогда не сможет заглянуть в его мысли так, как ему удавалось проникать в ее собственные, сколь хорошо ни был бы ей знаком стиль его рассуждений; Нед словно отгородил свой внутренний мир незаметным экраном, но при этом умел показаться таким естественным, что большинство его знакомых и не подозревали, что он что-то прятал, открывая им только то, что считал нужным. Тамара, пусть она и составила на него досье и знала все о его любимых цветах и о том, о чем он мечтал подростком, совершенно не подозревала о скрытых гранях его сущности.

«Его присутствие так успокаивает», — подумала Айона, чувствуя, что ее дыхание стало приходить в норму. Иногда она пыталась представить, во что бы превратилась ее жизнь, если бы рядом не было Неда, который помогал ей здраво смотреть на вещи. Иногда они с Ангусом падали в кровать, физически измотанные от работы в пабе, но мозг не желал уснуть и составлял все новые и новые страшные варианты развития событий, расплетал гирлянду случайностей, которая привела ее к тому, с чем приходилось иметь дело сейчас. От таких мыслей ей становилось немного страшно: так на секунду холодеешь, глянув вниз с обрыва. Все было бы совсем по-другому, если бы в первый день учебы в колледже она не познакомилась с Мэри, а потом с Ангусом, если бы ее не уволили с той скучной секретарской работы, если бы она не начала заниматься живописью, не встретилась бы с Тамарой. Но в любом случае у нее был бы Нед. А Нед…

Нед в последний раз отстучал пальцами по крыше партию ударных, и песня закончилась.

— Ну что, вернемся в цивилизованный мир, или как?

Говорил он непринужденным тоном, немного шутливо, как будто они только что смеялись над каким-то забавным случаем.

Айона поняла, что целых пять минут не думала о вождении, а сейчас почувствовала сильнейшее смятение, не оставлявшее ей ни капли уверенности в себе. Вернулась тошнота, прихватив с собой приятелей — неловкость и страх.

— В цивилизованный мир? Ты бы помолчал, ведь сам-то родом из Йоркшира, — мрачно ответила она, прекрасно понимая, что просто тянет время. Тормозит, знаете ли, хо-хо, не смешно. Она снова скорчила рожу, вспомнив ситуацию на перекрестке.

— Как мне кажется, ты и сама из тех краев, поэтому заводи двигатель, пожалуйста.

Знакомая тяжесть уже вернулась в запястья Айоны, и она почувствовала животный инстинкт, призывающий выйти из машины.

— Я не хочу вести машину назад, Нед, — сказала она слабым голосом. Не было смысла разыгрывать перед Недом беспомощную дамочку, хотя с Ангусом прием бы сработал, кроме того, в утешение можно было получить обед навынос из китайского ресторана и массаж ступни (ногам же пришлось так трудиться).

— Ты хочешь вести машину назад.

— Не хочу.

— Ну и как же мы тогда попадем на работу, на дневную смену? — Говорил Нед таким рассудительным тоном, что она почти готова была поверить ему.

— Знаю, мои слова покажутся истерикой, — объяснила Айона, с трудом пытаясь говорить как можно спокойнее, чтобы как-то сгладить впечатление от своей подергивающейся левой голени, — но все мое тело приказывает мне покинуть водительское место.