Вода остывала, по коже побежали мурашки.

Даже если бы при этом он не был бы самым неприятным мужиком в мире.

Мэри схватила конверт, пока эти голоса не наговорили еще чего. Зачем же так мучить себя, если он просто просит прислать ему побольше носков? Она вскрыла конверт острым концом гребешка.

«Дорогая Мэри,

прости, что пишу тебе на бланке ITN, — у нас всего не хватает.

Из новостей ты увидишь, что здесь ситуация осталась такой же сложной. (То есть, конечно, ВВС вполне могли и не утруждаться и так и не показать ничего из того, что мы им послали.) Некоторые волонтеры отправились домой, а я согласился остаться еще по крайней мере на полгода, хотя могу задержаться и дольше, в зависимости от финансирования.

Мне тяжело писать от этом, но я пришел к выводу, что, поскольку ты не приедешь, чтобы быть здесь вместе со мной, мы должны оформить раздельное проживание. Как мне кажется, в последнее время ты и я двигались в разных направлениях, а сейчас, когда я узнал, в каких ужасных условиях живут здесь вынужденные переселенцы, я думаю, что еще некоторое время не стану возвращаться в Англию. Многое из того, что я в своей жизни считал важным (например, отличная музыка, хороший автомобиль и т. п.), потеряло для меня всякое значение.

Я знаю, что все это произошло очень быстро, — для меня это по-настоящему католический опыт.

Надеюсь, у тебя все в порядке.

С любовью, Крис».

— Можно войти?

Мэри стояла на крыльце, чувствуя, как за шиворот ей льется вода. В зеркале в коридоре она увидела свое отражение — она была вся мокрая. Фу, какое же это избитое клише. Она вздрогнула, услышав собственный голос; это были первые ее слова с тех пор, как она поговорила по телефону с Айоной, перед тем как прочесть письмо. Не самое стильное начало нового этапа в своей жизни.

Ангус, как она поняла, был в неглиже — то есть в теплых клетчатых штанах и поношенной белой футболке, в треугольном вырезе которой была видна шерсть у него на груди. На нем были очки для чтения в металлической оправе, а в левой руке он держал журнал для владельцев ресторанов. Как и предполагала Айона. Как это здорово, когда ты можешь так делать. Точно предсказывать, чем сейчас занят твой парень.

— Да, да, конечно, — сказал он, проводя рукой по примятой с одной стороны шевелюре, — наверное, он весь вечер пролежал на боку, — и посмотрел на ее мокрые волосы. — Но ты же…

Последние два часа она шагала по темным улицам, почти не замечая лившего все это время дождя, а в голове у Мэри с неведомой до того быстротой проносились слова: с яростью, слезами, просьбами и воплями обращалась она к воображаемому Крису — тот в ответ молчал. Вот уж действительно «с любовью». Да разве он имеет об этом хоть какое-то понятие? Через глухую муку, охватившую все ее существо, прорывались удары негодования, и, услышав наконец нормальный человеческий голос, а не свои собственные вопли, с которыми она мысленно извергала новые, но все равно такие до боли знакомые обвинения, Мэри в ужасе поняла, в какую бездонную черноту она погрузилась. Ее покинул не только Крис, но и она сама.

Мэри вдруг перестала понимать, кто она такая. Казалось, что все происходящее не имеет к ней отношения. Что она будет делать? Как же она раньше думала, что разобралась в себе, если собственная реакция ее полностью парализовала?

Пока она ковыляла по дорожкам, ее внутренний компас указывал ей то на одно, то на другое чувство, закручивая ее по спирали, забрасывая в неизведанные уголки ее собственного ада. Это было страшно, она полностью потеряла самообладание, потому что над ней властвовали чувства, о которых она и не подозревала, — так пугает порыв ветра на открытой местности, — но еще страшнее было стоять здесь, на крыльце у дома Ангуса, и понимать, куда она умудрилась дойти, одна, в совершенно непригодных для этого туфлях, почти не понимая, куда идет. Одна и в темноте.

Она просто обезумела от такого непривычного для себя поведения; ненормальными глазами смотрел на нее и Ангус.

Он стоял у дверей босиком, и непонимающее выражение его лица внушало спокойствие, — он был верным маяком, указывающим путь в нормальный мир, и мозг Мэри, с облегчением узнав знакомые места после всех американских горок неконтролируемого потока ассоциаций, снова заработал на автопилоте. Она была так рада, и не без причины, что дверь открыл он, а не Айона, что от одной мысли, что сейчас она прижмется головой к его широкой груди, к горлу у нее подступили слезы. Представив себя со стороны, Мэри пришла в отчаяние. Слезы были совершенно ей неподвластны. Казалось, что их то включает, то выключает некто, уютно устроившийся на диване с пультом дистанционного управления.

Она покачалась из стороны в сторону, рискуя упасть с крыльца, чтобы не дать себе расплакаться.

В этот момент Ангус как будто очнулся.

— Мэри, ради Бога, заходи, а то ведь до смерти простудишься. — Он широко распахнул дверь и стал искать полотенце. — Где ты была?

Она вошла и, встав на уютный коврик, почувствовала, что все силы покинули ее в тот самый момент, как конечности начали отогреваться. Возможно, дом Ангуса и Айоны не самое лучшее место, куда ей стоило прийти. Все стены в их доме, начиная от самого входа, были увешаны фотографиями, и везде они были сняты вдвоем, — Ангус делал эти снимки, держа фотоаппарат в вытянутой руке, — да, у него были самые длинные руки во всем Лондоне.

Она рухнула на диван, покрытый одеялом, — на нем лежало множество подушек и газет, заказов со склада и писем на фирменных бланках пивоваренных компаний. Мэри закрыла глаза и попыталась ощупать пустоту, которая образовалась у нее внутри, — так трогают языком дырку от недавно выпавшего зуба. Неожиданно для себя она ничего там не обнаружила. Куда же все делось — кишки, сердце, живот?

— Скидывай туфли, ты же мокрая насквозь, — скомандовал Ангус. Он поднимал подушки, перекладывал стопки бумаг и наконец нашел полотенце — оно было на батарее. — Извини, что у нас такой беспорядок, мы оба задерживаемся на работе допоздна. Заходи.

— Я никуда не пойду.

— Ну, это просто красивое выражение, — сказал Ангус, набросил Мэри на голову теплое полотенце и стал ее досуха вытирать, как промокшую собаку. До этого ее согревало вино, но сейчас действие алкоголя уже переставало ощущаться, у нее только слегка кружилась голова, пока Ангус с силой протирал ей волосы, и из глубин ее существа уже начинала медленно подплывать к поверхности привычная Мэри.

— Что стряслось? — быстро спросил он.

Мэри открыла рот, но не могла подобрать нужные слова.

— Как мне известно, ты обычно не шатаешься по улицам Лондона в такое позднее время, и я знаю, что ты не стала бы без всякой причины портить собственные туфли, значит, что-то наверняка случилось, а?

«Какой у него милый аристократический выговор, — подумала Мэри. — Разве может не успокоить такой голос? Как повезло Айоне».

Но она так ничего и не смогла ответить.

Ангус перестал тереть ей волосы полотенцем и откинул их с ее лба, чтобы продемонстрировать результат своих трудов. Мэри увидела себя в еще одном большом зеркале — над камином. Волосы у нее стояли торчком, а тушь размазалась по щекам. Удивительно, но она казалась намного стройнее, чем обычно. Как будто из нее выкачали воздух.

Мэри пришло в голову, что, наверное, стоит извиниться за то, что отвлекла, но она отказалась от этой идеи. Она опасалась, что стоит ей открыть рот, как снова приливной волной накатят слезы.

— Подожди. — Ангус скрылся в комнате и тут же вернулся с влажными салфетками. — У тебя на лице… ты, наверно, хотела бы… — Он жестами изобразил, как протирают лицо.

Мэри приложила салфетку к лицу, и в голову ей автоматически пришло заклинание, которое выручало ее еще со школьных времен после любых неприятных расставаний: «Вот сейчас ты с чистым личиком начнешь новую жизнь. Ты сотрешь со своего лица все, что осталось от него. И теперь будешь красить ресницы и чувствовать себя свободной от него».