Одна минута, сорок секунд.

Бертран нырнул, чтобы подобрать свое орудие, и вновь взялся за работу.

Две минуты.

Ему надо было просто продолжать начатое. Какой же идиот! Потерять бесценные секунды! «Успокойся и напряги все силы». Он унял злость на самого себя, продолжая резать.

Сверху мелькнула тень. Акула, подумал он. Но подавил желание броситься прочь и продолжал трудиться над поясом.

Две минуты, двадцать секунд.

Бертран почти закончил. Но появилась резкая боль в груди. Нельзя отвлекаться. Осталось полдюйма. Он уже чувствовал, как груз постепенно сваливается с бедер, провисая вперед. Есть! Последняя нить оказалась перерезана, и пояс соскользнул вниз.

Две минуты, сорок секунд.

Бертран присел на корточки, на мгновение вжавшись в морское дно, а потом что было сил оттолкнулся от него и устремился вверх. Легкие уже просто пожирал огонь. Ему отчаянно был нужен глоток воздуха. И до поверхности оставалось всего футов двадцать.

Две минуты, пятьдесят секунд.

И тут Бертран начал задыхаться. Рот поневоле приоткрылся.

Нет!

Собрав в кулак всю свою знаменитую силу воли, которая, как считали многие, и позволила ему добиться такого успеха в жизни, он сомкнул челюсти, но почти сразу физиологическая потребность открыть рот возобладала над командой разума.

Бертран наглотался воды.

Десять футов.

Недостаток кислорода ощущался все острее. Вода продолжала поступать внутрь – теперь и через нос.

Нет!

Пять футов.

Соленая вода уже заполнила все носовые пазухи, но он сумел наконец выбраться на поверхность. Выпустил из себя морскую воду, а потом его вырвало – раз, другой, третий.

Легкие полностью очистились, и Бертран издал победный крик, который эхо далеко разнесло над легкой рябью подсвеченного луной Средиземного моря. Воздух! Он снова вдыхал свежий воздух! Никогда прежде не стоял он так близко на краю гибели.

А затем сильные руки ухватили его за лодыжки и снова утянули под воду. Он отбрыкивался, но его не отпускали. Голова на три фута ушла под воду. Еще один пояс змеей обвился вокруг талии.

О Боже! Нет!

Бертран попытался освободиться, но теперь уже был слишком ослаблен неимоверными усилиями, которых потребовало избавление от первого пояса. Чтобы действовать, он не мог обойтись без кислорода, однако на сей раз его утянули вниз на выдохе. Легкие оказались пусты. От нехватки воздуха опять мучительно стеснило грудь. Внутрь обильно попадала морская вода. Попытки вытеснить ее ни к чему не приводили – внутреннего давления на это не хватало. Все больше и больше воды заливалось в него через рот. Бертран сумел стиснуть зубы и пытался хоть что-то сделать. Но пояс теперь неумолимо тащил его вниз. Вода проникла в легкие. Краем глаза он заметил какое-то движение и повернул голову. Аквалангист. И под стеклом маски до странности безмятежное лицо азиата.

Опускаясь все ниже, Бертран отчаянно пытался выбраться на поверхность, делая судорожные гребки руками. Во всю мощь работали мускулистые ноги, толкая его вверх. И на мгновение пальцы рук даже сумели показаться над поверхностью моря, но именно в этот момент он ощутил под ребрами холод, когда вода заполнила последние альвеолы легких. Сначала отказали мышцы, а потом кислородное голодание поразило мозг, и Бертран потерял сознание. Он перестал бороться за жизнь, и его тело стало медленно, покачиваясь вместе с массой морской воды, опускаться на дно.

Откуда-то из темноты выскользнула черная тень человека в полном снаряжении для погружений с аквалангом. Мужчина вставил в замок ключ и снял пояс. Труп Бертрана тут же начал всплывать. Через минуту он уже плавал на поверхности, в то время как другой аквалангист обследовал дно, чтобы найти первый пояс.

Синхронно выпустив в воду пузыри воздуха, оба поспешили покинуть это место, унося с собой единственные вещественные доказательства совершенного убийства.

Несмотря на полную информационную блокаду, он все же разыскал меня.

После обеда я заперся в кабинете, чтобы окончательно оформить покупку статуэток XVII века из буддийского храма, но не успел даже взяться за телефонную трубку, как в дверь тихо постучал Эберс.

– У вас гость, дружище, – сказал он и удалился.

Обычно это означало, что меня хочет видеть один из постоянных клиентов.

Я вернулся в торговый зал и замер. У одной из витрин стоял и пробовал на ощупь гарду японского меча работы мастеров XVI столетия Кацуюки Хара – знаменитейший и самый скандальный магнат из Токио, лицо современной деловой Японии. Нарушая одно правило бизнеса за другим, он сумел, однако, преуспеть, а противоречивость натуры сделала его кумиром для многих. Это был гвоздь, который невозможно было загнать в доску по самую шляпку. Он бросил вызов вековому кодексу поведения в стране, где всегда был в почете конформизм, а всякий порыв к независимости вызывал лишь порицание. Бунтарь-одиночка, Кацуюки Хара поднимался в самые верхние слои финансовой стратосферы и стал популярной в обществе фигурой, поскольку своим примером подавал надежды множеству молодых предпринимателей. Впрочем, и он отдавал дань внешнему лоску, который считался необходимым атрибутом миллиардера: загорелое лицо, покрытая дорогим лосьоном кожа, тщательно ухоженные ногти. На нем был безукоризненно сшитый французский костюм цвета древесного угля с тончайшими малиновыми полосками, явно вышедший из ателье портного, который разъезжает на «мерседесе» и выписывает клиентам счета с шестизначными цифрами.

Впрочем, стеснившее мою грудь волнение объяснялось не столько самим фактом появления столь видной фигуры у меня в магазине, сколько полным отсутствием причин, какие могли бы привести его к моей двери. Хара явно попал сюда по ошибке. Да, он был известным коллекционером, но на ином уровне. Если мне не изменяла память, в последний раз его видели на аукционе «Кристи» в Нью-Йорке, где он покупал произведения Хокни и Поллока.

– Чем могу быть полезен? – спросил я.

Острый взгляд мгновенно оценил меня от макушки до ступней ног.

– Вы ведь Джим Броуди? Сын Джейка?

Так вот в чем дело! Он знал моего отца. Либо лично, либо слышал о его работе.

– Да.

По левую руку от магната стояло нечто вроде Великой Китайской стены – телохранитель-азиат китайского или корейского происхождения, с широченными плечами и прической-ежиком, какую в современной Японии уже трудно увидеть за пределами стен военных училищ или клубов восточных единоборств. Из-за мясистых щек лицо казалось раздутым, что придавало ему вид перекормленного Будды. Однако мускулы груди и рук никак нельзя было назвать заплывшими жиром. Они упруго выделялись под его серой рубашкой, давая любому понять, что этот человек не только очень силен, но и быстр.

Хара осмотрел помещение магазина с откровенным разочарованием.

– Совсем не то, что я ожидал увидеть. Вероятно, «Броуди секьюрити» находится рядом и принадлежит вашему старшему брату? Или другому родственнику Джейка?

Он говорил по-английски безупречно.

– Нет, здесь только я. Вы нашли нужного вам Броуди и попали по правильному адресу.

На сайте агентства и в телефонных справочниках я указал «Антиквариат Броуди» как американский филиал «Броуди секьюрити». А рядом со входом в магазин едва заметная бронзовая табличка гласила: «“Броуди секьюрити”. Добро пожаловать!», вызывая бесконечное раздражение Эберса.

Лукаво прищурившись, Хара сделал взмах мечом и попросил:

– Расскажите мне об этой цубе[3].

Она имела форму диска диаметром около трех дюймов с трехгранной прорезью по центру для лезвия меча. Поскольку меч был наиболее ценной собственностью любого самурая, предметом гордости и едва ли не частью души, его гарду часто украшали золотом, серебром, изысканными лаковыми покрытиями, чеканкой, перегородчатыми эмалями и инкрустациями, чем занимались искуснейшие мастера. И теперь в мире коллекционеров велась настоящая охота за наиболее ценными экземплярами.